Европейские приключения

Часть седьмая

Предыдущая часть

Общеевропейские культурно-традиционные реалии Петька считал распространявшимися и на меня, и всегда поздравлял меня с европейским Рождеством, днем св. Валентина, напоминал о дне матери, хотя для меня и 25 декабря, и 14 февраля, и их день матери были самыми обыкновенными днями года, – я их вообще никак не праздновала и начинать праздновать не собиралась. Почему-то я на 23 февраля его не поздравляла и на 8 марта подарков не ждала, понимая, что у них этих дат нет, зато от меня он ожидал вовлеченности в свои праздники. Конечно, я знала их, но почему Я могла предусмотреть эту культурную разницу и на 7 января объясняла ему, что мы СЕГОДНЯ празднуем Рождество, а ОН не предусматривал – и не только не поздравлял меня в мое Рождество, но из года в год долбил только о своем…

Петька называл себя атеиствующим евангелистом (он был лютеранин), ему не нравилось, когда я все отколовшиеся от католичества ветки христианства называла протестантскими. Он то говорил, что Бога нет, то на службе в церкви (а мы были несколько раз – на венчании его одноклассницы, и просто так заходили) пел со всеми «Vater unser» (Отче наш). Он никогда не крестился и креста не носил. Про своих возможных детей он говорил, что хотел бы, чтобы они были его веры, так как она не строга и дает больше свободы человеку. А я, конечно же, не собиралась вынашивать 9 месяцев ребенка, чтоб он стал потом не одной со мной веры - ага, держи карман шире… Православие Петька считал чересчур строгой религией, а наши храмы – величественными, но излишне роскошными. Он удивлялся таинству исповеди, постам, ношению женщинами юбок и платков, необходимости стоять в храме. Впрочем, он с удовольствием и любопытством посетил в Москве рождественскую службу.  

В общении со мной он не делал почти никогда скидки на то, что немецкий мне неродной, не выбирал слов попроще, не говорил медленнее, а когда заводился, наоборот, тараторил, - и я кричала «blablablablabla…» Английский у него был неважный, писал с ошибками, никогда не говорил на нем со мной, при этом, когда я от досады начинала переходить на английский (потому что он неродной нам обоим и потому что я знаю его лучше), он говорил, что Томас тоже не стал бы говорить со мной никак, кроме как по-немецки. С другой стороны, это было мне только наруку.

В письменной речи я пренебрегала большими буквами существительных, умлаутами, «эсцэтом», оформлением порядковых числительных и никогда не писала «Euro» с большой буквы. Он говорил, что это значительные орфографические ошибки, а мне было все равно, я же знала, как надо писать, но не хотела терять на эти мелочи время. Обсуждая какие-либо цены, он всегда писал их в евро, а я переводила все из рублей в евро и писала тоже в евро, а потом подумала: «а с какой стати?» - и стала писать все в рублях, пусть сам переводит.

Как заметил читатель, мне интересна была история его семьи, и я спрашивала об этом, а он моей семьей почти вообще не интересовался. Он говорил, что женится на женщине, а не на ее родственниках, и поэтому они его мало волновали.

Немецкая медиа-пропаганда прокомпостировала и Петькины мозги, хотя его и можно считать самостоятельно мыслящим человеком. Некоторые избитые на западе стереотипы, связанные с Россией, были присущи и ему. Петька выдавал вдруг познания о том, что в России многие до сих пор живут в коммунальных квартирах, что в провинциальных больницах не хватает лекарств, что уровень бедности очень высок. Чья бы корова, как говорится, но не Петьке следовало бы об этом судить – не Петьке, обреченному пожизненно снимать свой угол, не Петьке, который, заболевая, ни разу за 5 лет нашего знакомства не вызвал врача на дом, не Петьке с его кровью и потом скопленными 15 тысячами евро под диваном, с его зашкаливающим аскетизмом. Откровением, по мнению Петьки, для меня должны были стать его рассказы о социальной системе в Германии: о службе занятости, о пособии по безработице, об оплачиваемом больничном и т.п. – спасибо, просветил.  

Но больше всего Петьку возмущало в России, конечно же, притеснение сексменьшинств и несвобода слова. Он сопереживал голубым и лесбиянкам, митинги которых в России разгоняли, хотя сам вроде бы голубым не был (хотя кто его знает…), и сочувствовал «безвинно потерпевшим» девкам из Pussy Riot. В первом случае я в ответ прикалывалась над голубым мэром Берлина, про которого Лукашенко сказал, что это не «он», не «она», а «оно». Во втором – предлагала Петьке, чтобы кто-нибудь пришел к нему домой и испражнился на пол в его комнате, а ему при этом не следовало бы пенять, что это оскорбило его чувства. В общем, я всегда советовала ему не лезть в наши внутренние дела. Как они там живут – мне все равно, пусть делают, что хотят, только не надо навязывать нам свои гнилые либеральные свободы под благими девизами. Петька усматривал в этом российскую отсталость, я – европейское загнивание, с доводами друг друга мы не соглашались.

Продолжение: Часть 8

ЕВРОПЕЙСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ: НАЧАЛО