odri (Дания)

Сплетая судьбу из случайных событий
Мое счастье в тебе?
Глава 23

  Начало

  23
  «Вот так, живешь, общаешься, и ничего не знаешь о тех, кто тебя окружает. Такой божий одуванчик, сухонький маленький Микель...»

  Микель по-своему истолковал ее улыбку:  

  - Когда у тебя все плохо, и нет сил, а нужно жить дальше с пониманием этого «плохо», то важно именно в этот момент узнать, что у других, может, было подобное, и они выжили, и говорят об этом со смехом и ностальгией. Ты меня слушаешь?

  «Несколько неуклюже, но зато искренне», - подумала Томка, а вслух сказала:

  - Да, конечно, продолжай, пожалуйста. 

  - Мы с моей возлюбленной были несвободны, я - женат, она - замужем. Мы встречались в полной и строжайшей секретности от кого бы то ни было. 

  Он мечтательно улыбнулся: 

  - Она была такой страстной, полной живых желаний, всегда готовой раздеться и отдаться, она так зажигала меня, как никогда ни одна женщина в моей жизни... 

  «Дурак старый, - подумала Томка, - туда же... нашла, у кого утешения искать...»

  Микель словно услышал ее недовольные «тоны», перегнувшись через стол, мягко похлопал ее по руке: 

  - Послушай, не морщись, я знаю, что ты думаешь: что я - старый, выживший из ума идиот, так ведь?  

  Он усмехнулся:

  - В чем-то, ты, конечно, права, по крайней мере, в том, что я - старый идиот, это правда. 

  Томка залилась краской стыда: 

  - Прости, Микель, пожалуйста, прости, продолжай, я... прости... 

  Томка не узнавала себя - она никогда не просила прощения, крайне редко, во всяком случае. 

  - Не стоит, все правильно. Неправые поступки не могут оправдаться ни временем, ни последующим раскаянием, особенно, если они кому-то причинили боль... 

  Ну, слушай дальше, возможно, тебе это поможет посмотреть на твою жизнь несколько по-другому. И ты попробуешь принять то, что кажется таким невозможным сейчас... 

  - Скажи сразу, - перебила его Томка, - ты признался своей жене?

  Микель с искренним удивлением воззрился на Томку: 

  - Что ты? Зачем? Ты думаешь, нам всем стало бы лучше от этого - если б моя жена узнала? Ты так думаешь?

  - Не знаю, - призналась Томка. 

  - А я знаю, что это знание разбило бы мою семью, жизнь моей жены, жизнь мужа моей сладкой возлюбленной и ее семью. Я не буду томить тебя в неведении, и, забегая вперед, скажу: жена моя ничего не узнала, хотя это продолжалось целый год. 

  Он вздохнул:

  - Я мог прийти поздно, даже за полночь, но меня всегда ждала стоящая на плите еда, укутанная в газеты и одеяло, чтоб не остыла. 

  Микель сжал и без того сморщенные губы и усмехнулся: 

  - Я был готов оставить жену, работу и лететь за моей возлюбленной парикмахершей на край света. Мы с ней это обсуждали много раз. Но она каждый раз меня останавливала, не желая делать больно моей жене. И тогда сделала больно себе: она рассказала все мужу, он ее простил, поставил только условие отъезда из города. Они уехали. 

  - И он даже не захотел рассказать твоей жене, чтоб отомстить тебе?

  - Он оказался умным человеком, искренне любящим, к тому же. Он предпочел жизнь на новом месте с той же женой, чем скандалы, истерики, телефонные звонки, перекрестные допросы меня, моей жены, его жены, его выяснения со мной... Такое, вот, редкое благородство... 

  - А ты?

  - Я? А что я? Я страдал, конечно, она уехала, не простившись, не оставив адреса. Ну, и я тоже, поразмыслив и остыв, выбрал мой брак, тем более, что жена забеременела, к полной моей неожиданности, так как была давно диагностирована с вторичным бесплодием, после неудачного выкидыша в молодости. 

  - Как? Ты что? - Томка была просто возмущена, - у тебя и с женой были... отношения, одновременно... - Господи, - она схватилась за голову, - как противно, - что же вы, такие все...

  Она не нашла синонима русскому слову "кобели " и сказала:

  - Как утки, одинаковые... и думаете, похоже, одним местом...

  Она снова вспомнила Марио. 

  Микель виновато развел руками: 

  - Тамара, ну, что же делать? Они мне обе были родные женщины, каждая, по-своему, понимаешь?

  - Да, это я как раз понимаю, - тихо проговорила Томка, дивясь про себя, как Микель повторяет ее слово в слово - она думала о своих «благодарностях» Марио. 

  Микель поднялся с кресла, подошел к застекленному книжному шкафу, раскрыл дверцы и достал большой кожаный фотоальбом, старый, потертый на переплете. Подошел к Томке и положил перед ней: 

  - Раскрой, пожалуйста, я что-то волнуюсь. 

  Томка подняла приятно пахнущую кожей и пылью крышку альбома. 

  С пожелтевшей страницы на нее смотрела миловидная полноватая блондинка, с круглыми щечками, стрижка - каре, кокетливый полосатый короткий халатик, не закрывающий колени, из кармана халатика торчат разные расчески-ножницы. 

  А рядом с этой фотографией, другая: как две капли воды похожая на первую, женщина, только с длинным конским хвостом, перекинутым со спины на грудь, в белом длинном, туго и ладно сидящем на ней, платье медсестры.  

  Томка как-то сразу поняла, что с «ножницами» - это возлюбленная парикмахерша, а с «хвостом» - жена. 

  - Они так похожи! 

  - Ты думаешь?

  Микель снова отошел к книжному шкафу, выдвинул маленький ящик под раскрытой створкой, достал вторые очки, подошел к Томке, водрузил очки на нос, поверх первых, и пристально посмотрел на фото своих дорогих женщин. 

  - Правда, что-то есть, - удивился, - надо же, никогда не замечал. 

  Он сел на свое место, Томка отодвинула альбом. Она очень любила рассматривать фотографии в чужих альбомах, просто до болезненности, но, именно сейчас, ей не хотелось вникать в фотографические подробности чужой давней жизни, не дослушав Микеля.

  Микель снова отпил глоток совсем уже ледяного кофе. Он заметно разволновался:

  - В те годы, 30 лет назад, было непринято разводиться по такой глупой причине как неожиданная страстная влюбленность. 

  Томка растерялась и спросила только, чтобы не множить паузу, она чувствовала, что, если не скажет сейчас, хоть что-то, откровенность Микеля иссякнет:

  - Ты жалеешь, что остался со своей женой? 

  Микель засмеялся, так беззаботно, словно Томка сняла этим вопросом какой-то невидимый тяжкий груз, угнетающий его или, наоборот, сказала такую несусветную глупость, что невозможно было не рассмеяться: Микель смеялся искренне, и все его морщинки на лице пришли в движение, смеялись вместе с ним. 

  Но Томка ждала ответа, ей не нравился этот смех, словно Микель заранее, смехом, извинялся за то, что скажет дальше: 

  - Тамара, моя дорогая, я должен тебе признаться, что моя жена - это была любовь всей моей жизни, понимаешь? Мы были лучшие друзья друг для друга, и с годами становились только ближе, прощая все ошибки и недостатки. 
  Но... была одна-единственная вещь, которую я никогда не смогу ни забыть, ни простить моей жене...

  - Кааааак? Тыыыы? Ты еще и обиду держишь? На кого? На преданную тебе женщину, которую ты предал... со своей... парикмахершей, да, ты ... 

  Она вдруг запнулась, понимая, что выброс ее возмущения направлен вовсе не на Микеля - она возмущается поведением Джонни и думает только об этом. 

  Она успокоилась и твердо сказала, посмотрев прямо в выцветшие, уже не кажущиеся ей такими добрейшими, глаза Микеля:

  - Нет, я не верю твоим последним словам. - И добавила, - я тебя правильно поняла? Ты не можешь простить свою жену? За что? 

  Томка не решалась спросить, что же случилось с женой Микеля, в конце концов. 

  Микель помолчал еще какое-то время, словно взвешивал ее вопрос и свой ответ, или свое обвинение, брошенное жене туда, в тридцать лет назад, и, вздохнув, ответил:

  - Она так и не заметила, что со мной происходило в тот год. С каких небес я к ней спускался, как тряслись мои руки, когда я расстегивал пуговки на ее одежде для выполнения «супружеского долга», - он произнес это как-то обидно для Томки, - моя жена любила, чтоб я ее раздевал перед актом любви. Она не замечала моей молчаливости, отсутствующего взгляда, ответов невпопад... 

  «Он словно описывает Джонни и меня», - потрясенно думала Томка. 

  - А моя жена так радовалась мне, наглаживала рубашки, делала фрикадельки и паштет с шампиньонами, как я люблю. 
  
  - Тогда я и предпочел сохранить семью...

  - Ты... предпочел... - эхом повторила Томка, не в силах спорить с Микелем и возражать ему. 
  
  Микель замолчал. 

  Тучи снова зашторили солнце, снова зашуршал дождь по листьям. 

  Томка посмотрела на Микеля, ей показалось, что у него блестит щека:

  - Ты плачешь? – Она потянулась за салфеткой в салфетнице, выдернула, протянула Микелю:

  - Вот, возьми. 

  Ей стало вдруг неловко и стыдно: 

  - Ты не возражаешь, если я сделаю свежий кофе, где у вас кухня?

  Микель вытер лицо протянутой салфеткой, потом посмотрел на эту салфетку, словно оценивая ее стерильность, вытер еще губы, обтер зачем-то шею. Томка дождалась окончания сеанса сухой помывки, поняла, что Микель ее не слышит, и спросила о другом: 

  - Что же ты хотел, Микель? Я не понимаю. Хотел ты, чтобы жена твоя всё узнала? Беременная? Вот, ты - добрый, ну, скажи же мне? 

  Микель положил салфетку на край стола, посмотрел на Томку без улыбки. 

  «Господи, неужели же ему до сих пор тяжело об этом говорить»? - пронеслось в голове у Томки, видя серьезность Микеля. 

  - Ты знаешь, - медленно, словно размышляя вслух сам с собой, сказал он. - Мне, вообще-то, хотелось, чтобы это была моя жена, всегда зажигающая страсть во мне и дающая, как это теперь принято говорить, полноценную сексуальную жизнь в браке, хотя бы два раза в неделю. Я уже не говорю о той безумной страсти и благодарности за нее, что я получил от своей... возлюбленной парикмахерши. 

  Он замолчал, пожевал тонкие губы и выдохнул, похоже, главное:

  - Моя жена была просто не в состоянии любить меня таким образом. Ей совсем не нужен был секс, как я теперь понимаю, она просто делала мне одолжение, так как была начитанная, образованная, многое понимала в мужской природе, без лишних слов. Она предпочитала садоводство, чтение, бег, болтовню с подружками, мою заботу и дружбу, - да, конечно... Она очень любила свою работу в госпитале...

  Микель увидел протест на лице Томки и закончил:

  - Мои страсти ей были непонятны. 

  - А как же? - Странно хрипло спросила Томка - у нее от волнения пропал голос, и ощущение, что Микель говорит о них с Джонни, не пропадало.

  - Ну, как? Как у всех - нормальный, добротный секс, раз в месяц, может, в два. Ей было достаточно, и то, как я понимаю теперь, делалось ради меня.  

  - А тебе?

  - Мы с возрастом и со временем вжились друг в друга, как два дерева. И желания у нас тоже стали одинаковыми. 

  - Или нежелания, - тихо промолвила Томка, думая, что же случилось с беременностью жены Микеля? Он так и не назвал имя своей жены, как и имя возлюбленной, странный такой человек Микель. 

  - Да, или нежелания, - эхом повторил за ней Микель и неожиданно переключился на Томку: 

  - Ну, а что у вас с Джонни?

  Томке стало неприятно его любопытство.

  - Что у вас с Джонни? Страстная любовь или просто.., - он сделал паузу, - супружеская?  

  - Надо же, как ты интересно разделил, - усмехнулась Томка, - мы, кстати, и не женаты. 

  - Ну, и что? Это ничего не меняет, друг для друга и для людей вы все равно - муж и жена. 

  - Да, это - правда, я так тоже всегда думала. Что изменит какой-то штамп? Правда ведь? Когда такая любовь?

  - Какой штамп? - не понял Микель.

  - Да, это мы так, русские, говорим, когда речь идет об официальной регистрации брака – «поставить штамп», так как у нас есть внутренние паспорта в стране, в них ставится штамп о браке, о разводе, записываются дети, когда рождаются... 

  - Зачем? - Микель был поражен. 

  - Как зачем? Закон такой, - Томка давно привыкла коротко и ясно отвечать на вопросы о своей родной стране, отсекая все ненужные последующие вопросы. 

  - А, закон... – Это был правильный ответ – в законопослушной Дании народ не подвергает сомнению слово «закон». 

  Теперь была Томкина очередь рассказывать, она это поняла по тому, как Микель забеспокоился: 

  - Я тебя совсем заморозил, сейчас включу отопление, сварю свежий кофе, разогрею пару сэндвичей. Инга знает мою лень, поэтому готовит мне всегда и заранее, когда уезжает на тренажеры, - он с удовольствием упомянул свою сестру, Томка заметила. 

  Она не стала возражать - сэндвичи, так сэндвичи. Микель рассказал ей свою жизнь. Она была ему очень благодарна, понимая, что заставила его поволноваться и заново пережить многое, может быть, давно позабытое. 

  «Нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица, давно позабытые». Пришел ей на память романс*, который любил напевать ее отец, бреясь по утрам. 

  Как она могла его забыть, этот романс? Не пела его столько лет... Что-то не поется... уже лет восемь не поется... С тех пор, как перестала петь своему Андрейке. А как он ее всегда слушал - ее единственный и верный мальчик...

  Микель вернулся с большим подносом, уставленным разной снедью, но есть не хотелось, а хотелось говорить: 

  - Микель, ты ешь, не обращай внимания на меня, хорошо? Я хочу теперь тоже тебе рассказать, чтобы ты мне помог понять кое-что, хорошо?

  - Да, конечно, - Микель поставил поднос на стол, потирая руки и спросил: 

  - Тебе с курицей или с овощами?

  - С овощами, - ответила Томка, она уже поняла эту способность Микеля, которую замечала у многих людей: он слышал то, что хотел слышать, со слухом у него физически все в порядке, это – ментальное: мозг автоматически исключает ненужное и неинтересное, и человек просто не слышит, надо тебе - повтори, не надо - забудь. 

  Ей было все равно, о чем она только что просила Микеля - не услышал, не надо, ей надо выговориться: 

  - Когда мы встретились с Джонни, мы кинулись друг на друга, как два путника в пустыне, словно я была его водой, а он - моей. Мы занимались любовью - я не люблю это плоское слово «секс». Мы занимались любовью так часто, как могли, и где могли, даже в лесу, на траве, под деревом. 

  Она смущенно посмотрела на Микеля. Ей почему-то очень хотелось доказать и ему, и себе, что у них была настоящая, страстная, а не «супружеская» любовь. 

  Глаза Микеля засияли, словно он нашел в Томке сообщника своего грешного прошлого: 

  - И мы, на траве... прошептал он...

  Странно, что Томке не было стыдно, она никогда, даже с Ириной, не обсуждала свою интимную жизнь. 

  - При всем притом, что я была замужем, и не была сексуально голодной, так как мой муж, Марио, был очень активен, так скажем. 

  - Ну, это же совсем разные вещи, - с пониманием подтвердил Микель. 

  - Джонни говорил, - Томка неожиданно всхлипнула и начала плакать, - он говорил... что я... что я - лучшее, что с ним случилось в жизни... 

  Томка осторожно промокнула салфеткой слезы на лице и закончила предложение уже спокойно, глядя на Микеля, поглощенного разделыванием куска курицы, торчащей из половины батона - сэндвич был великоват:

  - Джонни говорил, что он сделает все, чтоб мы с Андрейкой были счастливы.

  Микель подцепил кусочек курицы на вилку, отправил в рот, пожевал и ответил Томке: 

  - Ну, он и не соврал, разве вы не были счастливы столько лет?

  После этой фразы Микель резко положил вилку и нож поперек тарелки, словно закончил трапезу. 

  Поставил перед Томкой и собой чистые кофейные чашки, налил горячий ароматный напиток, пододвинул к Томке кувшинчик с молоком:

  - Я не могу есть, когда у нас такой серьезный разговор, а вот кофеек свежий - очень хорош для освежения наших с тобой усталых мозгов. Значит, ты убеждена, что Джонни - любовь всей твоей жизни?

  Он спросил осторожно, словно боясь, что Томка снова зальется слезами и прервет такой волнующий разговор. 

  Томка удивленно посмотрела на него: 
  
  - Конечно, как ты можешь спрашивать?

  Всё, пора уезжать. Ничего он ей не скажет, ничего он не знал, ни о какой женщине, просто умело разговорил ее: 

  - Спасибо тебе Микель, за кофе, за... она повела рукой, очерчивая комнату, - за рассказ. Мне, правда, надо идти...

  И все-таки не выдержала:

  - Так ты мне скажи, ты знал, что у Джонни другая женщина, ты ее видел?

  - Нет, нет, - беря ее руку и пожимая, успокоил Микель. - Я тебя уверяю, ты узнала первая, Джонни - очень честный и порядочный человек... 

  - Да, да... я знаю, - сказала Томка, словно себе, - до свидания, Микель, рада была увидеться, не провожай меня, там такой сильный дождь, я добегу сейчас быстренько до машины. Привет Инге, я позвоню, если что решим с отпуском, - неожиданно для себя добавила она. 

  Микель ее не удерживал: он сделал главное на сегодня: он разделил с нею беду, дал ей сочувствие, показал ей путь в ее прежний мир, куда Томка уже срочно хотела вернуться:

  «Конечно, все устроится, Джонни тоже предпочтет семью».

  А она, Томка, постарается его простить, и они будут опять счастливы, и поедут в отпуск... 

Возможно необходимые пояснения:

*«Нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица, давно позабытые» - строки из старинного русского романса «Утро туманное, утро седое», слова И.С. Тургенева, музыка В. Абаза

Окончание