Неизвестная земля
Книга 1

(ред: публикуется без корректуры) 

    Начало

Глава 27.
Разговор по душам.

    Дроздов вскочил чуть свет. Темень – страшная, но, глянув на будильник, он убедился, что время уже шесть, и давно пора идти завтракать и задавать завтрак рабам. С первым он справился отлично, набив живот холодной свининой с хлебом. Хотелось, конечно, чего-нибудь посытнее и повкуснее, но старуха Люська была сегодня сварлива как никогда, и на его запрос вместо горячей гречневой каши ответила равной по температуре и сытости, назидательно-ворчливой речью. Поэтому Дроздов перебился без каши, успокоив себя тем, что, вернувшись, он хотя бы прекрасно отобедает, ибо уже по стучавшим на кухне ножам, чинящим расправу над луком, картошкой, морковкой и прочей снедью, он понял: супчик сегодня будет что надо. И, поев, он в совершено веселом настроении  вышел в гостиную, где нос к носу столкнулся с Машей. Просияв от удовольствия и нежности, Дроздов, обрадованный столь внезапной встречей без свидетелей, быстро подошел к ней и хотел было обнять за талию, но девушка вдруг наклонилась и выскользнула из его рук как мыло.
    - Нет! Не троньте!
    То был не нежный, ласковый крик влюбленной, испугавшейся быть застанутой врасплох, а крик приглушенный, полный отчаяния. Но даже он не смог заглушить собой то глубокое, светлое чувство, что расцвело в девчачьей груди – Дроздов уловил прежние, ласковые теплые ноты, однако он был поражен такой резкой переменой и той холодностью, с которой она встретила его.  И все же он вновь попытался обнять ее – это ему удалось, но она увернулась, когда он попыталась поцеловать ее.
    - Пустите! – она снова вырвалась, но он успел ухватить ее за руку.
    - Да что с тобой? – с удивлением воскликнул Дроздов. – Разве ты разлюбила меня? Что я сделал не так, что ты так холодна? Чем я это заслужил?
    - А разве вам не ясно? – со стоном воскликнула девушка и вымученными глазами взглянула на него.
    - Нет, объясни, пожалуйста. Я же ничего не сделал…
    - Правильно, - с жаром  и слезами в голосе воскликнула Маша, - вы ничего не сделали, ничего!.. за что, скажите, за что вы так с ней? Чем Розочка провинилась перед вами, что вы так жестоко обошлись с ней? Что она вам сделала? Зачем вы разрушили ее счастье? Зачем продали Богдана, а ее отдали  Олегу?
    Она замолчала, задавленная слезами, хлынувшими из глаз.
    - Так вот ты чего…
    Дроздов растерянно и виновато глядел на нее, не зная, что сказать. Промедлив, он попытался погладить ее по головке.
    - Не надо… не плач… я… я тоже не рад этому, поверь, но я…
    - Не рады! – с болью воскликнула девушка. – Так почему же вы не вмешались? Почему не предотвратили это безумие? Почему не остановили?.. бедная, бедная Розочка! что теперь с ней будет?.. помните, вы о счастье говорили? Перстень еще показывали? Так вот, заберите ваш перстень с балки, не нужно мне такое счастье! Не хочу я этого видеть! И уйдите, оставьте меня в покое! все вы теперь заодно, все одним миром мазаны. Думала я, что хороший вы, Петр Сергеевич, думала, что люблю вас не только за красоту и слова ласковые, но и за сердце ваше доброе, понимающее. Ошиблась, глупая. Нет у вас сердца, камень один! Разве стали б вы такое терпеть, будь оно у вас? А любили б меня по-настоящему, никогда бы не разрушили чужое счастье, никогда! А Розочка? бедная Розочка! как она кричала, как не хотела… пустите, Петр Сергеевич! не желаю я вас больше видеть!

    И она, разрыдавшись, бросилась в девичью. Дроздов застыл на месте. Слова Маши запали ему глубоко в душу и растревожили и без того озлившуюся совесть. С того самого вечера он пытался забыть о случившемся, но мысль о том, что он не вмешался, что простоял молча как дурак в тот вечер, не сделав ничего для Розы и Богдана, разрывала ему сердце. Он чувствовал себя виноватым и ему было погано. И он корил себя, что вместо того, чтобы поговорить с Владом, отговорить его от такого жестокого поступка, он, тупо следуя его приказу, поплелся за ним как баран, и молчал все время, стоя рядом, пока Богдана вязали, а кричащую Розу уносил к себе Олег…. И вот только два дня назад ему удалось приглушить голос совести, а теперь, разбуженная словами Маши, она проснулась и набросилась на него с еще большей яростью. Он почувствовал себя настоящим подлецом, предателем… вдобавок, размолвка с Машей… Чувствуя себя отвратительно, раздавленный свалившимися разом на него несчастьями, он, опечаленный,  направился к рабам, чтобы накормить их, а заодно как следует там прибраться и хоть немного отвлечься.
    Но сегодня был явно не его день. Оглядевшись, он обнаружил, что гостиная пуста, и Олега, который должен был давно ждать его здесь, чтобы вместе направиться к «лошадкам», не было. Дроздов не слыл торопыгой, и потому он обождал еще пятнадцать минут. Олег не появлялся.  Подождав еще немного, Дроздов в сердцах разбранил главного помощника, а потом потопал наверх.
Поднявшись наверх, Дроздов подошел к его комнате. Хотел постучать, но только он прикоснулся к двери, как та подалась и медленно распахнулась. А Дроздов замер на пороге, как громом пораженный. Улыбающийся Олег спокойненько лежал на кровати, а рядом  с ним, на соседней подушке, под общим для обоих одеялом, покоилась Роза. Она, в отличие от него, крепко спала, повернувшись на правый бочок, лицом к нему. Ее черные волосы, всегда убранные в аккуратную прическу и заткнутые гребешком, теперь рассыпались по одеялу. Олег смотрел на нее и улыбался.  
Удивление Дроздова длилось недолго – Олег взглянул на него, улыбнулся и, кивнув на Розу, приложил указательный палец к губам, а потом сказал вполголоса:
    - Чего тебе?
    - Мне? – от увиденного Дроздов даже позабыл, зачем шел сюда.
    Олег понял это и усмехнулся, кивнул на Розу.
    - Спит, утомилась… - и хвастливо прибавил: - Хочешь, я тебе ее покажу? Вот, взгляни – такое не каждый день увидишь.
С этими словами он правой рукой взялся за край одеяла и спустил его с Розы до самых ее бедер. У Дроздова перехватило дыхание. Роза лежала под одеялом совсем голая, и теперь предстала перед ним в чем мать родила. Молодое, слегка смуглое упругое тело, с прекрасными формами, без малейшего изъяна, с гибкой спиной, нежными линиями….
    - Хороша, да? – усмехнулся  Олег, и по губам его пробежала самодовольная улыбка. – Это тебе не шлюхи из борделя. Красавица, писаная красавица, но – дикая, - Олег еще раз усмехнулся. – Первые дни так вообще не дай боже. Шарахалась, как от чумы, еду приходилось на пол ставить и отходить – нипочем из рук не брать не хотела. И все у окна сидела, никуда оттуда не отходила, а чуть подойдешь, так глаза у нее как у бешеной собаки, только что волосы дыбом не становились. А чтоб прикоснуться к ней… знаешь, как она первую ночь брыкалась? Только что кусаться не бралась, ну да я ее скоро оседлал – минут через пятнадцать была готова (загадочная довольная ухмылка). Хотя такой я еще никогда не встречал – даже после этого она упрямиться.
    Олег говорил хвастливо, с улыбкой и веселым самодовольным блеском в глазах, а Дроздов молча смотрел на обнаженную Розу.
С той минуты, как Роза поселилась у них, Дроздов, как и остальные мужчины, втайне желал увидеть ее голую. Нет, не всю – о таком они даже  в самых вольных снах не мечтали, помыслить о том не могли. Им бы хоть одним глазком взглянуть, что скрывается под ее причудливым платьицем, хоть бы плечико ее голое одно увидеть, увидеть ее волосы не в прическе, а распущенными – только бы эту малость. Вот только не удавалось все.  А теперь он увидел. И не жалкое плечико, а всю ее до самых бедер. И вместо счастья, удовольствия, его теперь било от стыда и ужаса. Роза, милая, скромная Роза, прелестный ангел, лежит рядом с этим чудовищем – голая, выставленная напоказ, точно товар на прилавке.  Она даже не подозревает о страшном коварстве, продолжая безмятежно спать. А если она проснется? она же не вынесет такого унижения. А он, Дроздов, не достойный глядеть даже на ее руки нежные, смотрит на нее! Смотрит на раздетую, на беспомощную, не ведающую ни о чем! И Дроздову становилось не по себе, он не мог уже смотреть на Розу, на ее наготу, и он стыдливо отводил глаза, молясь, чтобы Олег поскорей кончил со своей речью. А Олег, не замечая того, что творится с Дроздовым, продолжал, как ни в чем не бывало в своем развязном пошловатом тоне:

    - Да, дикая мне попалась кобылка. До сих пор отсюда рвется, и если бы не решетки на окнах и не дверь с замком, пташка давно бы выпорхнула. Ну да это не долго. Привыкнет, куда денется. Поплачет по своему Богдану, порвется и смирится, тем более что ей здесь понравится. Она же как жила-то? Носила черт знает что, какой-то нелепый наряд («Очень даже красивый», - тут же возмутился про себя Дроздов), об обуви вообще понятия не имела, украшениях – тоже. Так, медальончик паршивенький на тесемочке, да серьги неизвестно с какой помойки подобраны.  А спала на чем? Только что не на гвоздях. Кровать узкая, жесткая как камень, одеяло тонкое, а сюда попала – ты бы видел ее лицо наутро, когда она еще спала! («А когда проснулась!» - хмуро заметил про себя Дроздов). О еде и вовсе говорить не приходится – сам знаешь, что жрала. Всякую дешевую дрянь, которую даже свиньи бы есть не стали…  здесь ей будет лучше. Конечно, придется потрудиться, чтобы приручить эту непокорную козочку, - тут Олег не отказал себе в удовольствии потрепать спящую по левой щечке, - но это уже вопрос времени. Кинжал я у нее отобрал, все остальные вещи, которыми она могла бы использовать против меня, тоже, а без них она как пчела без жала, - Олег еще раз усмехнулся. – Все-таки хоть и дикая наша храбрая красавица, но по сути женщина: слабая физически. Так что когда она ночью снова начинает дурить, я ей руки назад заламываю и держу минут пять, пока не стихнет, а потом она как шелковая. А если даже это не помогает, то, - Олег с усмешкой запустил руку под подушку и, выудив на свет короткий коричневый ремешок из сыромятной кожи, потряс им. – Вот этим ручки ее связываю и к изголовью кровати. А там уж можно с ней что хочешь делать – не дернется, разве что ногами дрыгать будет.
    Здесь Олег прервался – Роза, почувствовав неприятный холодок, который окутал ее обнаженное тело, шевельнула плечиком, поеживаясь от холода  и отыскивая во сне сползшее (как ей, должно быть, казалось) одеяло. Олег усмехнулся.
    - Ну вот, что я говорил: женщина все-таки. Холода боится.
    Улыбаясь, он натянул одеяло до самых ее плеч. В ответ Роза всхрапнула, слабо пошевелилась во сне и снова ровно задышала. Олег усмехнулся.
    - Скромница. Норов как у дикой козы, а стыдливая точно монахиня. Не то, что своей наготы - моей стыдится. Я рубашку снимаю – она уже отворачивается,   - он  снова усмехнулся. – Не то, что наши бабы. При этих хоть все с себя сними и щеголяй в чем мать родила – бровью не поведут, скорей выбегут поглазеть и посмеяться.  Да еще повтора будут просить. А эта – нет… ладно, ты ступай, а то еще проснется – и опять мне на полдня работы, а она только посмирней стала. Так что шагай и дверцу притвори.
    - А ты? – Дроздов вспомнил о деле. – Парней наших кормить надо, соломы кинуть…

    - Я? – его глаза блеснули, пробежались похотливо по прекрасному телу, спрятанного под одеялом. – Рокова попроси, а я с ней останусь. Хочу дождаться, когда проснется – глядишь, позабавлюсь с ней до обеда, если она только не будет спать до двенадцати: все-таки уморил я ее ночью, притомилась…
    Он бесстыже рассмеялся, а Дроздов поспешил уйти. Едва он оказался за дверью, как его лицо перекосило от омерзения и злобы. Роза, что он делает с ней, это чудовище! Подонок! Дроздов хотел выругаться, ударить обо что-нибудь, чтобы вплеснуть копившиеся в нем эмоции, но побоялся – вдруг услышит. И, досадуя, обуреваемый тяжелыми, разъедающими душу чувствами, он побрел по коридору второго этажа, совершенно забыв про невольников. И чем дальше он шел, тем поганее становилось у него на душе, и тем свирепее кусала его совесть. В мозгу проносились неясные мысли. Воротиться, набить гаду морду, спасти….
Но вот впереди, в самой дальней комнате,  показалась фигура. Влад. Дроздов подошел ближе – так и есть, Влад. Уже одетый, он нерво смотрит в окно, не замечая даже, как его пальцы тупо крутят какую-то книгу в руках. Дроздов нахмурился.
    - О  чем задумался?  
    - Да так вот…. – неохотно и боязно пробормотал Влад.
    - О Розе? – хмуро уточнил он.
    Влад вздрогнул.
    - Как считаешь, я правильно поступил? Только не ври!
    - Олегу отдав? – Дроздов взглянул ему прямо в глаза. – Нет.
    Влад кивнул и снова уставился в окно.
    - Вот то-то и оно.
    - «То-то и оно»?! – взорвался Дроздов. – И это все, что ты можешь сказать?
    - Дроздов, - виновато произнес Влад: у него был вид побитой собаки. – Поверь, я сам не рад, что все так вышло. Мне… мне вообще сейчас худо… я… я же не думал, что все так выйдет…
    - Не думал он! – сердито отозвался Дроздов.
    - Правда, не думал, только когда  на другой день вечером под дверь подошел... Знаешь, что я услышал? Рыдание!  Она плакала, понимаешь? Плакала! Рыдала, да так, что я сам едва не прослезился. Мне даже сердцу плохо стало – так она рыдала там. Как когтями за душу рвануло. Я на другой день, до обеда подошел, и снова рыдание! И после обеда тоже! и на третий день и так все это время!.. а вечером раз как-то по двору прохожу, по привычке на окно его с решетками глянул, и ее увидал. А она, бедная, к решетке припала, и смотрит на закат, да так смотрит! Будто в последний раз им любуется!.. так звери не смотрят, когда их в клетку заточишь. А тут! я все эти вечера на улицу специально выходил, как солнце садиться начинало, все смотрел, думал, пройдет, в первый раз только, а она что ни вечер, то там сидит, и все взглядом на улицу рвется. Как птица из клетки, только у птиц глаза не такие. У этой же как солнце садиться начинает, так у нее они все тухнут, тухнут, как свечка тают. И так это за душу берет – без слез смотреть невозможно! А она и не плачет даже, просто смотрит, так смотрит!.. я не выдерживал, я уходил, а на четвертый день, вечером, я  смотрел на нее опять – я решил постоять до конца, так когда солнце село, к ней сзади Олег подошел, дотронулся да нее…. Видел бы ты, что с ней стало! вечером видно плохо, да еще высоко, а мне все казалось, будто я рядом стою. Как она тогда задрожала! Как листок осиновый, а что на лице написано было – не описать вовсе. Такой ужас, такое отвращение, такой страх! А как целовать он ее стал, как потащил…    
    Влад не смог договорить, только головой покачал. Помолчал, а потом продолжил все тем же раздирающим душу голосом, полным горечи и сострадания:
    - А за ужином? Вы-то по бокам сидели, а я напротив двери. Ты бы видел, что с ней стало, когда она вошла!..
    - Ей было страшно, - тихо и мрачно сказал Дроздов, сам погружаясь в воспоминания о страшном ужине. – Он был ей противен, она хотела отойти от него, высвободить свою ручку…. Она даже взглянуть на него не могла, а когда он к ней прикасался за столом, случайно задевая ее локтем, она вздрагивала и прижимала руку.  И ей было неловко и стыдно, она ведь не любила такие платья. Помнишь, как она раз вспылила, когда ты ей только намекнул на городской наряд? А тут?.. – Дроздов угрюмо  покачал головой. – Уверен – не будь рядом его, она бы наверняка прикрылась: я видел, как она инстинктивно поднимала свою левую руку, бралась за ожерелье. Явно не для того, чтобы поправить.
    - А он заметил это, - с еще большей горечью закончил за друга Влад, и лицо его исказилось. – И взял ее за руку… бедная!.. Как ей, должно быть, было плохо! Она даже на меня не взглянула,… да и зачем? чтобы взглянуть на сволочь? А кто я теперь для нее? Сволочь, подонок бессердечный. Раньше думал, что я последний козел, что так с бабами своими поступаю – лишний раз упрекну, заставлю тарелки перемыть, а тут, на тебе!..
    Влад замолчал, а Дроздов  выглянул в окно и тут же помрачнел - его взгляд упал во двор, а там медленно шел маленький Леша.
    - Пацана жалко.  С тех пор, как Богдана нет, он только о нем и говорит. Куда не пойдешь – всюду на него натыкаешься. А он ходит, как призрак – ничто его не интересует. Раньше бывало веселый такой, а теперь как подменили. А если увидит кого, то у него один вопрос на языке: «Где папа?».

    - Он не знает?
    - Нет еще. Мы, в смысле Роков и остальные, помалкивают, да и девки тоже. Ему сказали, что Богдан повез Дашку в город – тем пока и живет. А что будет, когда Роков за ней поедет, и вернется без Богдана? Не представляю…
    - Дарья сегодня приезжает, - Влад взглянул на него и тут же отвернулся, обреченно покачал головой.  -А что в бараке говорят?
    - В бараке? Не знаю. Мы молчим, и девки тоже, но они же видели, как Богдана связанным уносили, слышали, как Роза кричала, и не дети они, чтобы Дашкой их обмануть, к тому же видели они, что Дарья пешком  в город шла.
    - Значит, поэтому и кричали вчера?
    - В смысле?
    - Да я вчера слышал, как на дворе Самсон ругался, говорил что-то, кажется, что «не дело так», а чего не так? То, что Богдана продали?
    - Да нет, он по другому поводу возмущался. Впрочем, не лучшему. Он из-за Олега.  Этому поддонку  нет чтоб Розу забрать и успокоиться. Знаешь, что он учудил? Он мальца в дом запретил пускать, говорит, хватит ему в сосунках бегать, не маленький, пусть  знает свое место– и теперь бедняжку от дома кнутом гоняет, на порог даже не пускает, бьет, а  Леша же совсем ребенок, не понимает еще, почему так стало – то было можно войти, а теперь  - нельзя. А ведь там мать его, так ему ж тем более хочется. Только Олегу плевать на все, он его по спине сколько раз уж кнутом вытягивал, а вчера так и вовсе заявил, что ему пора тоже пользу приносить – и теперь бедняжке отдохнуть некогда: то сапоги велит начистить, то воды принести. Весь вечер вчера мальца гонял и чуть что – хлыстом лупил, да так, что даже  парни не выдержали, замечания стали делать, а Самсон даже заругался. Говорил, что понимает, что к работе с младых ногтей приучать надо, но не так же, что не дело это  - маленького ребенка так работой загружать и лупить почем зря. Вот это ты, наверное, вчера и слышал.
    Сказал – а у самого аж скулы от боли  свело. Жалко Дроздову было пацана, до слез жалко.  Ведь  погубит Олег  пацана, чего доучит так.  Как пить дать, погубит. Раз ударит, второй, третий, а  что потом? Он же маленький совсем, с ним по-другому надо, тем более, когда у него такое горе – отца продали, нет, мать тоже неизвестно когда выйдет… при мысли о Розе в душе Дроздова снова запылала холодная ярость.
    - Не понимаю, - холодно проронил он, - как ты мог такое сделать: Розу – этому ублюдку, а Богдана продать…
    - Думаешь, я понимаю? Я и сам не понимаю! Сам хочу это знать! – Влад вдруг обрел громкость слова. – Как, скажи? Ты знаешь меня уже много лет. И что? всю свою жизнь, всю, я стремился только к одному – тишине и счастью. Невольников я не понуждал, никогда никого не продавал, даже плетью никого не наказывал! Здесь даже не кричали никогда ни на кого, а теперь?.. я встретился с Саймоном в трактире. Мы выпили – по одной, ты меня знаешь, я не любитель пить, особенно с таким человеком, да еще такую дрянь. И что? мы поговорили, все мило и красиво, я собрался уходить, а он возьми и предложи продать ему Богдана. И тут же показывает мне деньги, объясняет, что он берет на себя все: доставку, заверку купчей. Объясняет, какие это выгоды мне сулит… черт! Говорят еще: семь раз отмерь, один раз отрежь. А что сделал я?.. скажи, что за бес в меня тогда вселился?  Я согласился, думал… даже не помню, что я думал тогда! И сейчас понять не могу, что меня заставило это сделать! я бы ни за что, понимаешь, ни за что сейчас этого бы не сделал! Не продал, даже если бы мне миллион пообещали! А там вдруг будто помутился... только когда Роза закричала, меня словно молотком по голове шарахнули – я как очнулся. Понял, что натворил…
    - Но…- удивился Дроздов, -  если ты тогда понял, что сделал, почему не остановился, не пошел на попятную? Почему не разорвал купчую?
    - Почему? – Влад снова заелозил, как нашкодивший мальчишка. – Ну, понимаешь….
    Виляет! Опять виляет! Дроздова начало колотить от этой трусости.
    - Почему ты не отберешь у этого ублюдка Розу? – в лоб спросил он друга. – Не хочешь, да?


    - Ты что! Хочу, конечно, хочу… просто, понимаешь, когда Олег ее забрал, я подумал – может, так оно и надо? Вспомни, в доме все ведь жаловались на ее дикий характер, да ты сам сто раз говорил, что неплохо было бы, если кто-то ее воспитанием занялся. Вот Олег и  воспитывает теперь, она же потише стала, да?  К тому же, она и сама вроде как не против. То есть я хочу сказать, что Роза-то ничего сама не говорила нам. Ведь если бы ей было плохо с ним, она бы просила о помощи, просила бы, чтобы ее выпустили, но она же не просит, не зовет на помощь. Так я и думаю: если она не зовет, так, может, и не нужно…
    - Что?! – Дроздов схватил Влада за грудки, стиснул, точно удавить хотел. - Ты хоть понимаешь, что ты говоришь, нет?! Оставить Розу с этим ублюдком, потмоу что она не просит о помощи! Ты… - у Дроздова перехватило дыхание. С трудом справившись с собой, он тихо прошипел: – Да она не просит о помощи только потому, что у нее есть то, чего у тебя, видимо, нет и не будет - стыд! Ей стыдно, поэтому не зовет! Она же думает, скотина, что мы все на стороне Олега, ну а если так, то скажи, кто будет просить помощи у врагов, кто? Просить у тех, кто пальцем пошевелить ради нее не может?
    Позже Дроздов не мог припомнить, чтобы он когда-либо был в такой ярости. Не удивительно, что Влад, завидев его сейчас таким, побледнел и испуганно заблеял:
    - Я… я… я…
    - Всё ясно с тобой… хорош хозяин дома.
    Удивительное дело – мгновенье назад он готов был разорвать Влада, а теперь – вздохнул и отпустил его. Хотя самого трясло от негодования.  Вот он, его друг! Вот оно, попустительство! И – страх. Ведь не только одно попустительство, а страх Владу пальцем шевельнуть не дает. Боится, трус, причем не сколько Олега, сколько Розу – ведь коль вытащит сейчас из лап Олега, придется с ней объясняться, в глаза ей глядеть. А Влад этого боится.  И Богдана боится. И Лешку. И всех. Трус.
    - Слушай, ну не смотри ты на меня так! – заскулил Влад. – Ну дурак я, да, сознаюсь, ну ты и меня пойми – ну не могу я, не виноват, что такой я! И вообще, коли б  можно было Олега отсель вытурить, неужто я бы этого не сделал?! Контрактник он, понимаешь?
    - Ты с ним заключал договор? – в удивлении воскликнул Дроздов.
    - Да, черт бы его побрал! Я заключил! На свою голову! И по контракту этому, пока он не отслужит свои пятнадцать лет, я не имею права его отсюда прогонять. Понимаешь?
    - И ты… ты хочешь сказать, что…
    - Ему еще служить – два года. И раньше я не могу его прогнать, а выплатить неустойку денег не хватит, даже если все имущество заложу.
    Влад с лицом, перекошенным страданием, повернулся к окну и заскрипел зубами.
    - Я думал как лучше… - обождав, простонал он, словно клещами вырывая у себя слова из истерзанной души. – Тогда это был единственный выход – главных помощников было не сыскать, а он предложил свои услуги на пятнадцать лет. Я и согласился, а теперь… уже лет десять как я жалею, что взял этого крокодила к себе на службу, и в последнее время только и считал дни до его расчета, чтобы его заменить кем-нибудь. Он же сволочь, последняя сволочь, а в тот вечер… я, я не думал, что он выйдет в тот вечер вперед и заберет ее. Думал, кто-нибудь из вас, вас же там куча стояла, но вышел именно он! а когда он забрал ее, стало поздно…– Влад застонал. – И кругом виноват один я, один!..
    Он ударился лбом об окно, словно хотел остудить воспаленный мозг, в котором кипели страсти и стремглав проносились дикие мысли. Увидев, в каком отчаянном состоянии находится его друг, Дроздов испугался.
    - Э, ты только теперь не запей, - тревожно попросил он, положив ему руку на плечо.
    - А что делать - я не представляю.… я не могу так больше, понимаешь? Не могу слышать ее плач, не могу видеть ее страдания. Не могу, понимаешь?.. а ее сын? А Богдан? Они доверяли мне, а я... черт бы побрал тот день, когда я взял Олега  на службу! Прав был Хмель, говоря, что волка в курятник запустил. Господи, Хмель!
    - Что еще? – удивился Дроздов.
    - Хмель! Ты хоть представляешь, что будет, если он узнает про Розу? Как, по-твоему, что сделает Хмель, узнав, как я поступил с его дочерью?.. мы ведь обещали, помнишь? Клялись, что никогда…
    И он застонал. У Дроздова тоже дернулась скула, но он, вспомнив вдруг о чем-то, о чем думал все последние минуты, пока его друг говорил о Хмеле, сказал:
    - Подожди, не надо горячиться. Я тут кое-что узнал про цыган…
Влад перевел воспаленный взгляд на Дроздова и тот продолжил.
    - Я тут газету купил… так вот там, на первой полосе, сообщение, что тут недалеко… в общем, гляди сам.
    С этими словами Дроздов вынул из кармана смятый, затертый чуть ли не до дыр листок, вырванный из газеты.
Влад быстро схватил его.  

       Пойманы цыгане
Это случилось 5 мая, в четверг. Двое работорговцев, знакомых всем вам – Юлий и Петр Савичевы, поймали двоих цыган, наткнувшись на них у р. Великой. После долгого и жестокого сопротивления цыгане были связаны и обезоружены, и в настоящее время являются собственностью сих достопочтимых мужей, кои намерены продать свои трофеи по весьма высоким ценам в городе Бор, куда и направляются в данный момент. Сами же цыгане – оба мужчины, крепкого телосложения. В общем,  хороши собою, один особо: высокий, широкоплечий, с черной кудрявой шевелюрой, белозубый и смуглый. В одном  ухе у него серьга – Савичевы полагают, золотая. А у пояса – нож.

    Влад оторвал взгляд от газеты и быстро взглянул на Дроздова, а тот тихо сказал:
    - Розе не стал говорить  - ей и так тяжело, эта новость добила бы ее… так я думаю: может, среди этих цыган  есть и Хмель? Ведь он под описание подходит…
    - Олег знает?
    - Нет, не думаю, он  и раньше-то газеты не читал, а сейчас и подавно. Розой занят, - Дроздов вдруг закусил губу, замолк.
    - Что? Есть еще какие-то мысли?
    Дроздов замялся.
    - Ты говори, хуже уже не будет, - печально подбодрил его Влад.
    - Роза… - начал тихо Дроздов. – Помнишь, Хмель рассказывал про ее мать.
    - И что?
    - Олег… помнишь, когда Хмель впервые появился, никто не знал, кто он, как его зовут. А Олег назвал его имя. Откуда она мог его знать?
    Влад побледнел.
    - Неужели ты думаешь?..
    - Он не мог его знать, ведь Хмель не представился, когда пришел, а Роза никогда про него не рассказывала. Но Олег знал, он назвал и не ошибся. Откуда, спрашивается?
    - Но это еще ничего не значит! Ему могли сказать, он мог с ним так встретиться… да мало ли откуда!
    - А его нож? – упорствовал Дроздов. – Мы никогда не видели его нож. И потом, Олег никогда ничего про себя не рассказывал, а когда мы впервые увидели Розу, то все восхитились ее красотой, а Олег – он удивился, увидев ее. А затем вцепился глазами в ее медальон – я видел, как он смотрел на него, и еще тогда подивился этому.  А теперь…
    - Ты думаешь, что я  отдал Розу убийце ее матери?! Думаешь, это Олег убил Елену?
    - Я не знаю, - тихо ответил Дроздов. – Я запутался. Но Олег – он что-то скрывает, определенно скрывает. А что до его фамилии… черт знает, назвал ли он нам настоящую или придумал.
    Влад понуро покачал головой – легче ему от таких дум не стало. Ровно как и Дроздову. Оба повернулись к  окну. Печально выглядел двор. Некогда кипевший жизнью, весельем, шутками, смехом и песнями, он был пустынен и зловеще тих. Почему? Влад скоро нашел ответ: Роза. Раньше он почти не замечал ее присутствия, да и никто не обращал внимания на то, как влияет Роза на жизнь в этом хуторке. А теперь… Влад вздохнул. С уходом Розы исчезло все. Привычная радостная песнь, ее изысканные манеры,  смех, шутки, перепалки – ничего теперь не было. Даже знакомого платьица, которое глаз Влада невольно искал, стоило только ему оказаться во дворе, теперь не было.  И какая-то глухая, холодная, пронизывающая до костей боль, охватила Влада. Мурашки пробежали по коже, и вдруг страшно ему стало, так страшно, будто на кладбище он взглянул. И, вздрогнув, Влад выпустил из рук небольшую книжицу в кожаной обложке, которую он до сего момента бездумно вертел в руках.  Книга со стуком упала на деревянные крашеные доски, чем привлекла внимание Дроздова.
    - Что это? – с легким удивлением спросил он, пока Влад наклонялся за книгой. – «Mundus intelligibilis»…
    - «Мир рассудка», - с грустью ответил Влад, глядя на обложку. – Роза очень любила читать,… всю библиотеку мою перечитала – от корки до корки. А в последнее время ей читать стало нечего, вот я потихонечку для нее новые книги и покупал. Жозе Карена – знаешь такого? Философ местный, пишет по книжке раз в три месяца. Это вот, - Влад кивнул на том в руках, - его последнее творение. Вышло две недели назад. Купил, думал: положу где-нибудь на столе, вроде как невзначай…
    - Да,  она еще тогда так радовалась, когда находила их. Она не знала, что это ты кладешь, специально, и всегда так приятно улыбалась…
    И Дроздов, не смотря на всю грусть, что охватила его, даже улыбнулся, вспомнив те счастливые мгновения. Влад тоже чуть улыбнулся.
    - Я ей поэтому и клал, чтобы увидеть, как она радуется, увидеть ее улыбку. А в последнее время на библиотеку уж не надеюсь – она там все изучила, стал покупать книги и эту вот купил. Думал, положу где-нибудь, а она увидит и прочитает.…  А теперь…
    Влад вздохнул, а потом, чтобы хоть как-то отвлечься от дурных, разъедающих его мыслей, спросил:
    - Ну а ты-то как? Что у тебя там с Машей? Все любовь-морковь?
    Он даже повеселел при этих словах, улыбнулся слегка. В ответ Дроздов махнул рукой и выложил разом – хмуро и безрадостно:
    - Нет у меня теперь Маши. Встретил утром в гостиной – заплакала, сказала, что не желает меня видеть. Винит меня, что не сделал ничего, что тебя не остановил... такого наговорила – до сих пор ее слова забыть не могу, в ушах застряли,… понимаешь, они с Розой подруги были. Да что там – она ее старшей сестрой считала. С другими-то не общалась почти, а с ней – часто. Роза ж не такая, как наши болтушки. А теперь… черт, я ж  вижу, как Маша без меня мучается! Чувствую! Она любит меня, любит, а шарахается – думает, бедняжка, что я с вами заодно, что такой же, как и вы все – бессердечный камень,  ведь смог же я смотреть, как Богдана продали, как Розу Олегу отдали…. А я люблю ее, слышишь, люблю! И видеть, как она мучается, меня избегая…  черт! – и он, с отчаянием ударив кулаком о раму,  резко развернулся на каблуках и стремительно вышел вон, громко хлопнув дверью.

Продолжение