odri (Дания): Сплетая судьбу из случайных событий. ЛИКА И БЕРН. Окончание

Все события в этой истории - выдуманные, все совпадения случайны

  Предыдущие главы: 1 глава | 2 глава

  1.
  Они поехали в Осмундруд сразу после приема пациентов, отправив факсы рецептов в аптеки и включив автоответчик с номером телефона и адресом дежурного врача всем нуждающимся. По скоростной дороге езды было около часа. 
  Октябрь свирепствовал не на шутку ледяным ветром, сбивающим с ног и проникающим холодом во все, самые укромные уголки. Но погода тотчас изменилась, едва они выехали за город. Окружающий фон оставался сереньким, но убойный ветер утих. Резко потеплело, и по стеклам снова заструилась дождевая вода. Берн включил "дворники"... 

  Нежелание Лики ехать обсуждалось недолго. В ответ на ее жалобный вопрос: 
  - А не лучше ли мне остаться дома? - Берн ответил быстро, как всегда, когда был ею не доволен: 
  - Конечно, конечно, я все понимаю, и не неволю тебя. Но... 

  Он поднял руку с вытянутым указательным пальцем и помахал перед ее носом. 
  Лика ненавидела этот его жест. В момент, когда он махал указательным пальцем, все ее комплексы ворохом, как по команде, поднимались со дна души, куда Лика прятала их от себя и других, они выталкивали последнюю добрую решимость, которая под их давлением становилась аморфной и легко трансформировалась, прекращая быть решимостью, а становясь еще одним комплексом: HE-решимостью. 
  Словно палец дирижировал комплексами, давая зеленый свет. 
  А Берн продолжал, увлекаясь, менторским тоном: 

  - Если ты, моя дорогая, хочешь стать частью датского общества и лучше понять людей, их поступки - тебе просто необходимо поехать со мной. Ты видела много датских собраний: свадьбу, крестины, юбилеи и обычные дни рождения, теперь - похороны. 

  И сухо закончил: 

  - Ты можешь остаться, я поеду один, мне надо увидеться со всеми, я не могу наплевать на приглашение Лиззи. Я знал маленькую Амалию, а остальных членов лиззиной семьи не видел почти 30 лет. Ты ведь не в курсе, что Кэйти перессорилась со всеми своими родными. Одна Лиззи никогда не обижалась, звонила, очень мне помогала с утешениями в наших трудных взаимоотношениях, Лиззи всегда всех понимала и оправдывала. Она - часть моей семьи, ты понимаешь? 

  - Нет, - ответила Лика честно, - не понимаю. О чем ты говоришь? Какая часть семьи, если мы виделись, от силы пару раз, не считая пары необязательных звонков к Юлю, этот ее звонок был практически первым серьезным за все время. Кроме того, Лизи - вдова кузена твоей покойной жены, кузена, которого уже полвека, как нет. И Кэйти нет, и дети не хотят общаться. О какой семье и ее части ты мне говоришь? 

  Но в глубине сознания она понимала, что имел в виду Берн. И от этого ей было еще хуже. Прошлая семейная жизнь нависала тяжкой глыбой, угрожая задавить их брак. Она, эта прошлая жизнь, постоянно жила в воспоминаниях Берна, разговорах с ближайшими друзьями. 

  При каждой встрече, снова и снова проводили они все вместе садистский психоанализ: отчего семейная жизнь Берна была такой неудачной, отчего получились такие дети, не желающие общаться с отцом и принять его новый брак? И никого не волновало, как реагирует Лика на эти исследования за вином и едой. Но она-то реагировала как раз правильно. Ей самой хотелось понять, что происходило в этой семье, ставшей ей вдруг родной, она хотела понять детей и найти ключик в общении с ними. Она не собиралась становиться их матерью. Но почему бы им не подружиться? 
  Противоречия терзали Лику. Она понимала одно: Берн всегда будет прав, он - хозяин положения. И Лике все чаще и чаще проще было сказать "да", чем объяснять, почему "нет". И снова вызывать конфликт. 
  Она вздохнула, переобуваясь в длинные сапоги, с яростью задергивая молнии - одну, вторую. Дрожащими руками застегивала пальто на все пуговицы, даже горловину. Повязала белый шарф на голову, подумав, что надо бы было купить черный к случаю, но не стала, Берн сказал, что это излишне. Лика облегченно вздохнула тогда - в ее гардеробе почти не осталось черных вещей, за исключением юбок, брюк, обуви и сумок. Любимый цвет юности стал страшить с возрастом своей неизбежностью. 

  Берн уже ждал ее в машине. В салоне было холодно, пока Берн заводил мотор, Лика повернула все ручки на передней панели на "тепло" - в ноги, в салон, на стекла, чтоб не запотевали, включила подогрев сидений. 
  Из радио полилась музыка. Малер. 5-я симфония. Адажиетто. Они посмотрели друг на друга, вздохнули, одновременно потянувшись за ремнями безопасности, застегивая их, рассмеялись своей синхронности. Все понятно и без слов. Любимая музыка, посланная в нужный момент. И осторожность отчужденности снова испуганно жмется в потаенное местечко, задремав до нового испытания. 

  - Ты знаешь, что мне сказала Лиззи, когда звонила в последний раз? - нарушил, наконец, молчание Берн. - Она сказала, что мы едем не на похороны, а на проводы. Мы провожаем ангела к другим ангелам в небесный рай. Где ее Амалия, наконец, познает вечную радость. Ну, ответь мне, моя дорогая, разве Лиззи не удивительна? 

  - Конечно, она - самое удивительное женское существо, которое я здесь встретила, - ответила Лика. - Но я думаю, это - не последнее мое удивление. 

  Берн не ответил, движение на скоростной трассе было оживленным, он сосредоточился на обгоне огромного рефрижератора, загородившего путь и неспешно двигавшегося по средней полосе. Берн был азартным водителем, он не терпел помех перед собой. 

  2. 
  Уже на подъезде к церкви Берн увидел припаркованную к обочине машину своей старшей дочери Эльзы. 
  - Ну, вот, - удовлетворенно произнес. - Напрасно я волновался. Лиззи была уверена, что они, все трое, приедут. Она же их об этом просила, всем троим позвонила сама, и я сегодня говорил и с Фредом, и с Рикой, они заверили меня, что приедут. Наверное, машина Рики тоже стоит где-нибудь здесь, а Фреда они захватили с собой, мои добрые девочки. 
  В его голосе звучала гордость и нежность. 

  Лика ничего не ответила. Она с интересом осматривалась. 
  Церковь стояла у дороги, а вокруг и за ней было живописнейшее кладбище, словно ботанический сад, состоящий из вечнозеленых растений. Здесь было высоченные красавцы кипарисы, туи - самых разных сортов и разной высоты, Густющий, непролазный кустарник, оплетенный еще и лианами, был подстрижен, словно по линеечке, и бежал нескончаемым лабиринтом, огибая дорожки, могилы, цветники, могильные камни, во все стороны. Дорожки, засыпанные мелким щебнем, были аккуратно обрамлены гранитными бордюрами. 
  Ликy удивило множество машин, и группа нарядных людей у входа. Они нешумно говорили, улыбались, некоторые, только подошедшие, вероятно, обнимались. Лика сглотнула нервный ком и ухватилась за руку Берна. 

  - Ну, не бойся. Они все - очень хорошие люди. Я, правда, никого из них не видел последние 30 лет. Космус приходил пару раз на консультацию, у него проблемы с… ну, неважно. Остальных я и сам не помню. Не волнуйся, я буду с тобой. 

  3. 
  Лиззи стояла в вестибюле церкви, оживленная и улыбающаяся, как девушка на выданье: ее щеки румянились, серые глаза лучились счастьем, седые густые волосы спускались красивой пажеской формой на лоб, обрамляя лицо. Кончики волос были подкручены. 
  Она чувствовала себя очень комфортно в теплом, не по сезону, тулупчике, распахнутом и открывающим длинную светлую шелковую блузку с большим кокетливым бантом у ворота, надетую поверх трикотажных, расклешенных книзу брюк. Она слегка покачивалась на высоких каблучках и победно посматривала вокруг. Даже алый широкий шарф, наброшенный на плечи поверх воротника тулупа, был уместен. 
  Это был великий день ее жизни. Она провожала свою Амалию на встречу с Создателем. Ей виделись маленькие розовые девочки-ангелы, похожие на Амалию в детстве, пухленькие и в золотых локонах, девочки были с крылышками и в кисейных платьицах. Они вились над ее Амалией, они держали ее за руки, готовые унести с собой, в вечные Рай и Блаженство. 
  Амалия, ее чудный бедный ангел, страдавший от мук боли, ужаса перед жизнью, улетала к себе подобным ангелам, в царство покоя. Туда где Создатель ждет и принимает всех. Там она встретится с Космусом, по которому так тосковала всю свою жизнь. 

  Увидев нарядное окружение, Лика растерянно остановила шаг: они ехали прямо с работы, одетые обычно: она - в черной юбке и фиолетовом свитере-"лапше", а у Берна - из-под выреза красного пуловера выглядывал воротничок клетчатой рубашки. Было сказано, что никаких условий по одежде, они проводят Амалию в последний путь, потом будет легкая поминальная трапеза. Они заранее решили на трапезу не оставаться, так как следующий день был рабочим, а дорога была неблизкая. 

  Лиззи, увидев их, обняла обоих, расцеловала, как дорогих гостей. Повернулась к стоящему рядом с ней, но спиной, мужчиной и дотронулась до его руки: 
  - Космус, Берн приехал, со своей Ликой. 
Космус, это - Лика, русская жена Берна. 

  Космус, сын Космуса, высокий и худой, с лиззиными большими удивленными глазами, но тяжелым подбородком, мясистым носом и крутым лбом, переходящим в лысый череп, искренне обрадовался. Восхищенно посмотрел на Лику, поцеловал ей руку, потом схватил Берна за плечи, обнял его и прокричал в ухо: 

  - Ты где нашел такую красотку? 

  Лика улыбнулась, в который раз отметив про себя, как датчане-мужчины повышают самооценку друг другу, нахваливая всегда и всё. 

  Тут же возникла рядом маленькая, изящная женщина, затянутая в кожаные брючки, в свободном белом свитере: 

  - Кто здесь красотка? Это вы, конечно, обо мне? - Она встала на цыпочки, чтобы обнять Берна, не потому, что он был высок, а потому, что была мала, как подросток. 
  Лику обдало густым облаком духов, смешанным с запахом свежего табачного дыма, женщина явно только что курила и задУшивала запах 
  - Познакомься, Лика, это - Алиса, моя жена. Алиса, это – Лика - русская жена Берна. 

  Улыбка слетела с милого лица, сменившись выражением дежурной вежливости. Они пожали друг другу руки, и Лика поняла: это - приговор, ее не приняли. 

  4. 
  В фойе церкви стояло два столика. С одного предлагался листочек с нарисованным маленькой Амалией ангелом, облокотившимся на крест. Под рисунком стояли имя и фамилия, а внутри листочка, на развороте, были напечатаны нехитрые вехи ее жизни - рождение, крещение, школа, конфирмация, учеба на курсах секретарей, недолгая работа, инвалидность, дом престарелых, смерть. 

  Следующий листочек назывался ”Любимая песня Амалии”, а дальше стояло несколько куплетов по-шведски. Все внимательно читали листочки, получая их из рук улыбчивого немолодого мужчины, какого-то родственника Лиззи. Его Берн не знал, их не представили друг другу. 

  На второй столик складывались конверты с деньгами и подарки для Лиззи. Берн и Лика тоже положили свой конверт. 

  В церковной зале пахло мастикой, свечами, скипидаром, вощиной, и чем-то еще, напоминающим и вызывающим всегда одно и то же - секретное чувство сопричастности к таинствам веры. 
  Икон не было, к чему Лика уже привыкла, было большое распятие со стороны алтаря, слева. Окна - стрельчатые, стекла - красивые витражи, со сценами из Библии. Посередине, прямо с потолка спускалась огромная бронзовая люстра - произведение искусства, с вырезанными листиками, веточками, виноградными лозами, оплетающими круг, на котором крепились свечи-лампы. Следом за люстрой - так же, с потолка - спускался на цепях макет старинного корабля - обязательный атрибут всех старинных датских церквей - напоминание о славной истории, которую датчане никогда не забывают. Они - прежде всего - мореплаватели. Отсюда, от мореплавателей-викингов и пошел их датский род. 

  Народ рассаживался, тихо шурша одеждой и переговариваясь. Берн и Лика шли по проходу, выбирая свободный ряд - лавку. Каждый ряд был украшен в своем начале - горящей свечой, стоящей в венке из еловых веток. 

  Берн искал взглядом детей, но Лика первая увидела Эльзу, та забилась в самый уголок, к колонне. Лика шепнула ему об этом. Берн повернулся и расставил руки: 

  - Эльза, детка, как я рад, что ты приехала. Твои брат и сестра здесь? 

  Эльза, невысокая плотная темноволосая женщина, лет 36, могла бы назваться красивой, если б не выражение ее лица. Оно было подернуто устало-равнодушной гримасой капризного недовольства, и - ни большие прозрачные глаза, ни вздернутый носик и нежные губки, ни высокий, без единой морщинки лоб, ни чистая упругая молочной белизны кожа - ничто не радовало Эльзу ни в себе самой, ни в окружающих. 

  Ни один мужской взгляд не коснулся их, только женщины с любопытством смотрели на Берна. 
Эльза протиснулась со своего последнего места, где сидела, к первому, где стояли Берн с Ликой, и прижалась к его груди. Она не дышала, она замерла, она просто вжалась в отца. Как бесприютная птица жмется к утесу, спасаясь от шторма. Они постояли так какое-то мгновение, Берн похлопал ее по спине и оглянулся на Лику: 

  - Лика, поздоровайся с Эльзой. 
  Лика протянула руку и почти насильно взяла в нее пухлую, безвольную, украшенную многочисленными кольцами, руку Эльзы. Кольца жестко уперлись в кожу, рука же была безжизненна. Эльза не ответила на рукопожатие мачехи, глаза ее смотрели мимо, в плечо Берна. Лика прочла в этих глазах то же равнодушие, и даже брезгливость. Когда Лика отпустила руку Эльзы, та машинально вытерла ее об себя. 

  - Пойдем с нами, сядем поближе, - пригласил Берн дочь. 

  - Нет, спасибо, я буду здесь. Рика не смогла приехать, у нее дела. Фред не ответил, я ему звонила. 

  - Да, да, - сказал тихо Берн, уже уходя от дочери и толкая Лику впереди себя, - я знаю, я говорил с ними. 

  Лика посмотрела на него. Странно, только недавно Берн сказал ей, что дети приехали, все трое. 

  5. 
  Гроб стоял на постаменте перед алтарем, огромный и нарядный, как кусок пастилы, он сверкал бело-розовыми боками с инкрустацией, отливал желтизной массивных латунных ручек. Гроб был закрыт, крышка устлана цветами. Все остальные букеты, которые принесли гости, собирала одна из родственниц, выкладывавшая их в дорожку на полу от гроба до входной двери. 
  Никто никуда не торопился, народ общался. Лика смотрела на лица: не было скорби и горя. Все были оживлены: улыбки, возгласы, поцелуи, несколько нарядных детей и подростков, озирающихся по сторонам и стесняющихся, когда их знакомили и представляли. Долгожданная встреча родных людей, долго бывших в разлуке. 

  Наконец, вышла женщина-священник – прист по-датски, в длинном черном балахоне, оставлявшем на виду стройные щиколотки, она была на высоких каблучках, вокруг шеи топорщился круглый форменный гофрированный белый воротник. 
  - О, это наша Селла,- зашумели и зааплодировали гости. 

  Селла театрально поклонилась и начала: 

  - Я рада вас всех приветствовать, мои дорогие сородичи. Даже не знаю, радоваться или огорчаться, что я не видела вас столько лет. Но наш Господь, он у всех вас в душе, я не сомневаюсь. Он всех нас видит, он всех нас помнит и знает. 

  Дальше шла обычная проповедь с историями из Библии. Слыша незнакомые имена, Лика в который раз давала себе обещание начать читать Библию, хоть потихоньку, по несколько страничек в неделю. Ей все больше мешала ее религиозная безграмотность. 
А Селла тем временем, мягко, словно ведя беседу, продолжала: 

  - Я помню, когда маленькой Амалии было 5 лет, она обожала сладкое, а Лиззи переживала, что Амалия – толстушечка, и не давала ей ни сахара, ни хлеба, ни конфет. А Амалия, умненькая девочка была, не по годам, придет с Лиззи и Космусом в церковь, к мессе, наберет горстями сладких печеньецев, испеченных для прихожан, и подбегает ко мне, мы ж почти ровесницы были: 

  - Селла, Селла, помоги мне их спрятать от мамы. 
Я, помню, платье за кончики возьму, растяну его в разные стороны, как ширму и жду, пока маленькая Амалия спрячет печенье за пазуху. Дома она их складывала в коробки для кукольных игрушечных сладостей в своей комнате и потихоньку поедала, пока Лиззи не видела. 

  Все весело засмеялись, завертелись, ища Лиззи, но ее не было в зале. 

  Несмело и неожиданно, сквозь витражи окон в темную залу заглянуло солнце, заиграло на начищенной бронзе люстры. Селла обернулась к окну и показала в сторону солнца: 

  - Наш Отец небесный радуется приходу Амалии, душа ее чиста и невинна, как этот солнечный луч... А теперь мы споем псалмы: 

  Она назвала номера и страницы, где следует смотреть. Берн дал Лике толстую синюю книжицу псалмов, они, эти книжицы, стояли тут же, на подставочке, с обратной стороны спинок у лавок предыдущего ряда. 
  Заиграл орган, народ запел дружно и с воодушевлением. 

  Лика не пела. Она читала тексты псалмов, удивляясь длинноте, по 10-12 куплетов. Она никогда не знала, что псалмы - это тоже истории из Библии, только в стихах и положенные на музыку, очень приятную и запоминающуюся. 

  Пение продолжалось минут 10. Потом возникла пауза. 

  К гробу вышла Лиззи. Ее руки дрожали, от бравого вида не осталось и следа. Она как-то съежилась и резко постарела. Кожа лица выглядела старой смятой желтоватой бумагой. 
  В руках Лиззи держала пластиковую коробочку с СД диском. Дрожащим, прерывающимся от волнения голосом, она сказала: 

  - Последние полгода, после инсульта, моя маленькая девочка уже не говорила. Но она все понимала, я задавала ей вопросы, она кивала соглашаясь или мотала головой, не соглашаясь. 
Лиззи улыбнулась воспоминанию и продолжала: 

  - Один раз, за месяц до кончины, я пришла к ней, и медсестричка, наблюдавшая ее сказала мне, что они слушали радио, какую-то песню, на которой с Амалией вдруг случилась настоящая истерика, она билась головой о подушку, рыдала, у нее начался приступ удушья, ей сделали укол, сейчас она проснулась и спокойна. 
  Я вошла в комнату, Амалия не улыбнулась мне, как обычно, она молча показала на транзистор, стоящий рядом с ней, на тумбочке, я включила, но она протестующе закричала, показывая мне, что это - не то, из ее глаз полились слезы. Я ничего не понимала и плакала вместе с нею от отчаяния. А потом Создатель смилостивился надо мной, и я, покрутив шкалу настройки вдруг нашла ее, песню маленькой Амалии. 
  Я позвонила на радиостанцию, и они прислали мне этот диск для Амалии с букетом цветов и пожеланиями здоровья. Амалия слушала его без конца, целыми днями... 

  Лиззи замерла, смахнула рукой слезы и села на первый ряд. 

  А под сводами церкви зазвучал ангельский женский голос, он вел дивную по красоте и силе мелодию, которая была грустна до такой степени, что все засморкались, зашевелились, полезли за платками, тут же замерев, загипнотизированные волшебными звуками. 
  Лика не должна была понять ни слова, так как певица пела по-шведски, но это было настолько пронзительно, пробирало до самых косточек и передергивания, словно сама душа маленькой Амалии прощалась с дневным светом, и все было понятно. 

  У Лики заструились слезы, как только она увидела Лиззи у гроба. Лике нравилось плакать в церкви, это случалось крайне редко, но когда случалось, она получала настоящие очищение и облегчение в своих скорбях. И теперь Лика думала только об одном: как коротка жизнь, как одно мгновение, но как много вражды и неприятия друг друга вмещает это мгновение, как много оценок, суда и критики, и как мало чуткости и любви. 

  Ангел пел и пел, но это было так красиво, что было одно желание: сидеть здесь, держать руку Берна в своей, плакать сладкими слезами, молить Господа о прощении за злобу и непонимание, гордыню и несправедливость к другим, за зависть и забывчивость, за неблагодарность, только бы звучал этот голос: 

  "Благодарю за жизнь, что она была. 

  Благодарю за солнце, что мне светило. 

  Благодарю за луну, охранявшую мой сон. 

  Благодарю за ветер, ласкавший мою кожу. 

  Благодарю за цветы - лучшую радость моих глаз. 

  Благодарю за твою любовь, что была моим лучшим цветком. 

  Благодарю за мою любовь, что была твоим лучшим цветком.

  Все прошло, ничего не будет. 

  Но наши души встретятся. 

  Потому, что любовь никогда не кончается. 

  Благодарю за жизнь, что она была"...


  Ангел умолк. Какое-то время стояла недвижимая тишина, словно пение околдовало присутствующих и лишило подвижности. 
  Но, вот, вышла Селла, подошла к Космусу, шепнула ему что-то. Космус огляделся, махнул некоторым, в том числе и Берну. Берн подскочил с места, торопясь пошел к гробу. 

  Восемь мужчин с трудом подняли гроб и понесли его по дорожке из цветов к выходу, народ медленно, словно нехотя, побрел за ними. Эльза оказалась рядом с Ликой. Они шли, по тесному церковному проходу, касаясь локтями друг друга, выходили одни из последних. Как Эльза оказалась с нею рядом? Она ведь сидела далеко от них, должна была выйти одной из первых. Значит, ждала ее, хотела идти с нею вместе. Лика посмотрела на Эльзу, но лицо той было так же, как и раньше, отстранено и равнодушно. 

  На выходе Лика сорвала с вешалки куртку, шарф и кепку Берна - на улице, все же, не лето. Все мужчины, кроме него, были тепло одеты. 

  - Берн, тебе надо одеться, простынешь, - подбежала она к мужу. 

  Процессия с пониманием остановилась, терпеливо ожидая, пока Берн оденется, пока Лика повяжет ему заботливо шарф и поправит кепку. Гроб несли дальше, по дорожкам от церкви, к открытой могиле. 
  На двух железных полозьях гроб опустили в яму. Рядом не было ни одного комочка земли. Все стояли вокруг открытой могилы, глубоко внизу которой белел гроб и разговаривая о своем, ожидая чего-то или кого-то. 

  Эльза продолжала стоять рядом с Ликой. Они по- прежнему не произнесли ни слова. Лике хотелось обнять Эльзу, ей почему-то казалось, что они с ней одинаковые - одинокие в своих принципах и упрямые в своих суждениях. Но она не решилась. Подошел Берн, оживленный от множества впечатлений и встреч с бывшими, казалось, напрочь забытыми, родственниками. 

  Лика продолжала хлюпать. 

  - Ну, что ты, - мягко взял ее за руку Берн, - пойдем, я покажу тебе семейные могилы клана Лиззи, могилу Космуса. 

  - Нет, попозже, - сказала Лика. Она мягко высвободила свою руку из мужниной и встала по другую сторону от него. Берн оказался посредине, между двух своих самых дорогих женщин, как связующее и, в то же время, разобщающее Главное между их непониманием. 
  Но он и не заметил полный значения маневр Лики и повернулся назад, ища знакомых, которых тут же нашел и, снова схватив Лику за руку, потащил к ним. 

  Оказывается, все ждали Селлу и Лиззи. Наконец, они пришли: 

  - Простите, простите, - дурашливо каялась Селла, - мы не могли найти наши сапоги, чтобы переодеть туфельки на каблучках, - она говорила нараспев. - А туфельки на каблучках не предназначены для хождения по щебенке. 
  В руках у Селлы было кадило на цепочке, в нем - дымящиеся мелкие душистые камушки, которые перекатывались внутри с грохотом, когда Селла махала кадилом в разные стороны: 

  - Из земли мы приходим, в землю мы все возвращаемся. Во имя Отца, Сына и Святого духа… Аминь, Аминь, Аминь. 

  Она еще какое-то время махала кадилом, наклоняясь над могилой, шепча что-то, слышное и понятое только ей, Богу, и, может быть, Амалии, и не предназначавшееся для мирских ушей: 

  - Ну, а теперь бросьте все по горсти земли, как знак вечной памяти и благословления нашей маленькой Амалии в её скорой встречей с Господом нашим. 

  6. 
  Потом они долго шли от церкви и кладбища, говоря, обгоняя, нагоняя и присоединяясь-разъединяясь с гостями, идущими к кафе, где был накрыт поминальный стол. О том, что они не собирались оставаться, было забыто. Берна встречали как родного, Лику тормошили и целовали. Она отзывалась и также радовалась в ответ, шутила, улыбалась. Она приняла правила игры. Она знала, что никого из этих людей она, скорее всего, никогда больше не увидит. Но ей было приятно их видеть, она не кривила душой. 
  Лика искала глазами Эльзу. Но Эльза исчезла. Никто ее видел, как она ушла. Она ни с кем не попрощалась. Вот, только что, кажется, стояла здесь... Словно растаяла в сереньком сыром воздухе. 

  Еще пара часов прошла в веселом застолье, где присутствовали все, даже нянечки, менявшие белье и мывшие Амалию - две застенчивые девушки, сидящие, как и все остальные, за отдельным столиком, с аппетитом, впрочем, поедающие торты, запивая их душистым крепким кофе. 

  Селла сидела на полу, на ковровом покрытии, она уже переоделась и была в юбке и жакете, она играла с детьми, вертелась и визжала, как ребенок. На ней снова были туфельки на высоких каблуках. 
Атмосфера была совершенно семейной. 

  Лиззи ходила среди гостей с бокалом вина, подсаживалась за все столики, поочередно, благодарила за приезд, подарки, участие, расспрашивая о жизни. Договариваясь встретиться, приглашая приехать в свой домик, на остров Лесю. 
Так она подсела и за стол, где сидели Лика и Берн. Других людей за их столом Лика, конечно, не знала. Но они зато знали Берна, хотя и виделись последний раз, может, четверть века назад, а, может, и больше. Они, в основном, рассказывали о том, где побывали в отпуске или жаловались на нездоровье свое, или детей. 

  Время от времени кто-то из гостей вставал, стуча по стеклу, призывая к вниманию и тишине, и говорил: 

  - Я хочу рассказать об Амалии, я помню такой случай... или 

  - Я хочу рассказать о книжке, которую любила Амалия... или 

  - Я хочу рассказать о Лиззи, какой она совершила подвиг во имя дочери. 

  Среди приглашенных были не только одноклассники Амалии, но и ее первая учительница. Все помнили покойную и хотели что-то о ней сказать. 

  Домой они возвращались по пустой темной дороге, переполненные впечатлениями. Лика возбужденно расспрашивала Берна обо всех. Рассказывала Берну, как она говорила с Селлой насчет их венчания. Селла не видела проблемы в их разных конфессиях, но только сильно удивилась желанию Лики повенчаться. 

  А Берн рассказал Лике, что он спросил Селлу, как поживает ее сестра, известный художник-керамист. На что Селла ему ответила: 
  - Не знаю и знать не хочу ничего о ней. Мы с ней с детства друг друга ненавидим. 

  Тут Лика решила рассказать о странном поведении Эльзы, когда она шла рядом с Ликой из церкви к могиле. Но Берн ничего не ответил, никак не прокомментировал это. Он думал о своем. Что, по крайней мере, один из его детей тоже ненавидит другого так, что не общается уже более 15-ти лет. 

  Вечером Берн позвонил Эльзе - узнать, как она добралась, по привычке включив громкую связь, чтобы Лика слышала разговор. И Лика услышала: 

  - Скажи своей русской, что это ей не в России, нечего слезы лить на чужих похоронах, не дождется любви, пусть и не притворяется. Прямо, кинулась тебе вещички подавать, одевать, ах, ах, ах.... 

  Берн покраснел и резко выключил громкую связь. Лика пошла на кухню, услышав вслед: 

  - Да, да, я скажу, конечно, скажу, обещаю, да, да, не сомневайся, я ей все скажу. 

  Лика вздохнула, подумав, что ничего не меняется, и начала расставлять по местам просохшую после вчерашнего мытья посуду. 

  КОНЕЦ

2009-10-28

Далее: odri (Дания): Сплетая судьбу из случайных событий. Незваное дитя

Предыдущие публикации этого автора:

odri (Дания): Сплетая судьбу из случайных событий. 2 глава

odri (Дания): Сплетая судьбу из случайных событий. 1 глава

Конкурс мужских масок-2. Odri (Дания): «Ковбой: Милые бранятся - только тешатся». 2 место

Конкурс мужских масок-2. Odri (Дания): «Степа: Как мы не открыли итальянский ресторан». 4 место

odri (Дания): "Чужих людей соединенность"...

Odri (Дания): Две реальные истории супружества, где жены старше своих мужей на 12 и 20 лет. Ответ на письмо «leebrasss: Если он младше...»

Поздравляем дорогую Odri из Дании с рождением внучки Елизаветы!

odri (Дания): История Альбины. (Правдивая история с вымышленными именами про мужа-иранца и жизнь с ним в Дании)

odri (Дания): Вечное, нескучное. А любите ли вы Вуди Аллена, как я его люблю?

Odri (Дания): История одного виртуального знакомства

Odri (Дания): Мне повезло: я живу в стране, где люди озабочены своим здоровьем