«Ох, пьяна я, пьяна, не дойду до дому…»  Есть такая хорошая народная песня, хорошая и правдивая. Жаль, я больше слов не помню, потому что это про меня, про меня сейчас, и я иду, ощущая легкое качание асфальта, и гляжу на мир через крепкий хмель, но до дома я дойду, должна дойти, потому что некому вести меня за руку и поддержать тоже некому. Оттого и хмель, оттого и тянет то в плач, то в смех – а то отчего же? Я иду одна через майский вечер, такой красивый, такой свежий, и справа от меня стоят, как на параде, цветущие деревья, и слева от меня стоят деревья в цвету, и ветер срывает, треплет последний майский цвет, и вся мостовая засыпана белым черемуховым снегом. Благословенные прощальные дни мая! Как хочется любить, как хочется быть любимой, как хочется, чтобы обнимали сильно-сильно, как хочется, чтобы перехватывало дыхание от поцелуев; и все парочки целуются, навстречу парни с девчонками идут в обнимку, идут, держась за руки, словно боясь внезапной разлуки – и они правы, разлуки всегда внезапны, а одиночество и боль идут за нами по пятам. Я никогда не была ханжой, всегда улыбалась по-доброму чужой любви – но сегодня нет, не могу. Потому что я иду одна, одна, одна…
     Что с того, что еще смотрят на меня мужики, оценивают глазами ноги, грудь, развевающиеся на ветру русые волосы до плеч? Я хороша, еще хороша, но себя не обманешь, краткий женский срок мой походит к концу.  Еще пару лет, и настанет великая тишина поздней осени: хочешь, вяжи носки, хочешь, бегай по утрам, хочешь, занимайся йогой – масса занятий, потому что масса свободного времени у тех, кто одинок и никому не нужен. Кончено, финита ля комедиа. Что не сбылось, не сбудется никогда. И что с того, что я помню все мечты юности, все полускрываемые от себя самой запретные полудетские желания, что с того, что та часть души, которая отвечает за личное, интимное, сокровенное, так и не сумела огрубеть, не покрылась толстой ороговевшей кожей? Я по-прежнему остро ощущаю и боль, и наслаждение, и красоту, но нечего лукавить: наслаждение и красота уже не для меня. И кому предъявлять претензии, что жизнь оказалась несравненно грубее, чем все юношеские мечты?
    Только не надо меня воспитывать, я знаю, что пьянство не красит дам. Пить нехорошо, особенно женщине, а я к двум бокалам шампанского добавила пол-литра горькой – сама, в хорошей компании самой себя. Крепко поддала баба, правда? И самое смешное, что я не пью, практически совсем не пью. Но бывают случаи, когда трезвость невыносима, как слишком яркий свет для больных глаз. И покажите-ка мне тех, кто никогда не пил с горя, от отчаянья, кто никогда не гасил душевную боль крепким напитком, покажите мне этих, со стерильно-чистыми личиками и стеклянными пустыми глазками, я посмеюсь над ними, потому что они не люди – куклы. Хотя нет, не посмеюсь, потому что нет таких людей на свете. Невозможно прожить жизнь и не напиться, как невозможно пройти путь и не оступиться. И я иду, шатаясь, по бесконечной черемуховой аллее, и ветер кружит вокруг меня белый благоуханный снег нежнейших лепестков. Ах, какое хорошее русское слово: кручина, тоска-печаль! Не резиновые безликие «проблемы», от которых пьют лишь слабаки и юнцы; не черное, пахнущее сырой землей горе; не рвущая воздух колокольным звоном большая беда – кручина. Поселилась внутри, как отрава, и не дает вздохнуть, не дает отдаться бездумной легкости опьянения.
   А как хорошо все начиналось, как остроумен, утонченно-галантен, очарователен сегодня ты был! Редкое качество в мужчине – очарование, обаяние внешности, ума, врожденного такта. Может, я не любила бы тебя так сильно, если б не твоя всегдашняя подтянутость, легкий, едва уловимый запах холодноватого, как бы морского одеколона, белозубая улыбка – искренняя, идущая от сердца. И синие глаза, синие-синие, как это бездонное майское небо. Я б запретила мужикам иметь синие глаза: пусть или цветные контактные линзы носят, или темные очки цепляют на нос. А то посмотришь, как я, случайно, ненароком – и сердце задрожит, забьется: попалась, птичка. Попалась и не вырвешься. И вроде ничего нет: банальные разговоры – но ведь дольше, чем обычно бывает между сослуживцами! Банальные комплименты – но ведь улыбка освещала не только уста, но и синие глаза загорались тысячей огней. Вроде ничего, но что-то было, было, не могло не быть. Я могла ошибиться только в масштабах, но не в сути. И, уверив себя, начала строить планы, начала пытаться, метаться, надевать короткие юбки, краситься с удвоенной силой – искренне веря, что однажды крепость дрогнет, оборона даст слабину и мы вдвоем… начнется наше «вдвоем», придет долгожданное «вместе».
    Не учите ученую, я знаю, что не годится женщине бегать за мужчиной. Не только бегать, даже ходить не годится. Но что делать, если сам мужчина не торопится бегать за женщиной? Ждать у моря погоды? Не те лета, и не те люди. И ведь ты не уклонялся, ты охотно отвечал на заигрывания, выполнял просьбы. Подвезти? Нет проблем. Помочь донести тяжелую сумку? Ради бога, не стоит даже благодарить. Напортачила с отчетом? Не волнуйся, сейчас разберемся. Вежливо, непринужденно, с очаровательной улыбкой. Только сначала мне нравилось, а потом стало мало этого, мало джентльменства, мало искренней доброты. Ты и собак с кошками жалеешь, но я не собака. Я могу бежать следом, но мне мало пары ласковых слов и ни к чему не обязывающего поглаживания по шерсти. Я хочу, чтобы ты любил меня. Или хотя бы – черт с ним, мы с возрастом теряем горделивую привередливость – или хотя бы делал вид, что любишь. А почему нет? Ты разведен, и я одна, мы ровесники, оба хорошо выглядим, нормально зарабатываем, почему нет? 
   А почему да?… Только потому, что я тешу себя по ночам сказками собственного сочинения, как в пятнадцать лет? Только потому, что я устала быть одна? Но честное слово, когда сегодня мой «хитрый план» удался, и мы впервые пошли вместе в ресторан, и именно в тот, что я хотела, чудный такой полуподвальчик в итальянском стиле с фигурными свечами на столах, и ты поднял первый бокал шампанского – за меня! – душу затопила радость, и сердце забилось, как у школьницы. Показалось, что вот они, сбывающиеся мечты, вот оно: начало. И ничего, ничего не омрачало это встречу, ты был так искренне весел, в меру развязен, в меру шутлив, и я уже предвкушала продолжение свидания – у меня дома, у тебя дома – какая разница, и дрожал огонек свечи в виде розы из красного парафина на покрытой сиреневой накрахмаленной скатертью столе… Все было так хорошо, пока не зазвонил мобильник. Ты вынул его, нажал на кнопку и заговорил с кем-то спокойным и уверенным голосом: «Я скоро буду. Минут через сорок, я здесь недалеко. И я целую». И у меня внутри все оборвалось. 
       Другая. Я не знала о ней, честное слово, я не знала, что у тебя кто-то есть! Это открытие пронзило меня такой болью, что я почти упустила главное. А главным было не наличие соперницы, а именно тон. Ты слишком порядочный и совестливый человек, чтобы, ощущая малейшую вину, говорить таким невинным голосом. Ты действительно не ощущал никакой вины, потому что знал: этот ранний ужин или поздний обед не будет иметь никакого продолжения. И еще, конечно, потому что я для тебя – пустое место. Это действительно обед с коллегой, и пол не имеет значения. Ты точно так же обедал бы с Тарасом, с Сергеем, с Ефимом, со всеми, кроме Пастушка – ты его недолюбливаешь. 
      Вот и все. Ты даже не предложил подвезти меня. Просто забыл, как забыл бы, обедая с Сергеем или Ефимом – ведь все наши мужики на своих колесах. А я не могла просить. Когда мы расстались, я прошла метров пятнадцать к трамвайной остановке и неожиданно для себя свернула в сторону какого-то дежурного кафе. Горло сдавило, и этот спазм не позволял расплакаться, не позволял даже свободно вздохнуть. Ах, какая дура, повелась на чужую воспитанность и тактичность… И то сказать: что он должен был сделать? Шарахаться от меня? Нахамить? А может, он верит в дружбу между мужчиной и женщиной? Какое это имеет значение… Меня нет в его жизни, не было и никогда не будет. А высоко над головой проплывают в синем небе, как корабли в неведомое, пышные майские облака, и ветер рассыпает по мостовой белый цвет, и из всех подворотен доносятся песни про любовь.
      Я опрокидывала в себя рюмку за рюмкой, как алкоголик, и все пыталась представить: какая она? Та женщина, которая долго ли, коротко ли, но с тобой, но есть для тебя, которая хоть что-то значит в твоем мире… Ну, конечно, как всегда, представлялся гений чистой красоты с бюстом Памелы Андерсон, и, разумеется, моложе меня лет на 10, если не на 15. Я не первый день живу на свете и знаю, что все это не обязательно. Та женщина может быть лучше меня только одним: тем, что раньше повстречалась тебе. И заняла то место, которое должна была занять я. А что? Я не Памела Андерсон, но меня еще не стыдно показывать, мне никто не дает моих лет… э-э-э, что толку? В ушах гремели барабаны извергаемой из динамиков музыки, глаза слезились от табачного дыма – и не только от табачного дыма. После пятой или шестой рюмки ужасно хотелось, чтобы ко мне подсел интересный, об-баятельный, сос-тоятельный мужчина наподобие Ричарда Гира и тут же, так сказать, не отходя от кассы, доказал мне мою женскую состоятельность,  пожелав познакомиться, выпить на брудершафт, поехать в Париж… Но ричарды гиры подсаживаются к одиноким женщинам, пьющим с горя в дешевых барах, только в голливудских мелодрамах. Или нет, к героине Ким Бэсингер в «Девяти с половиной неделях» подсел  не Ричард Гир, а Микки Рурк. И она не была пьяная.
      Впрочем, не будем гневить Бога: обошлось без эксцессов, никто не пристал, не затащил, не избил или чего похуже, и я, целая и невредимая, бодрым (только немного неверным шагом) иду по родной улице восвояси. Иду – и не хочу возвращаться, хочу идти и идти через это прощальное цветение и вдыхать благоуханный воздух, и смеяться, и плакать про себя – а может, и не про себя, мне уже все равно. Слишком много весен протекли, как сон, бесплодно, бессмысленно, глупо! Где посаженное мной дерево, где написанная книга, где сын или дочь? И та панельная двухкомнатная коробка, оклеенная моющимися обоями, где я обитаю, разве это мой дом? Разве может быть домом место, где тебя никто не ждет, даже собака, даже кошка, даже ручная мышь? Никого, ничего, и уже никогда. Спасибо, Господи, за избавление от последней иллюзии. 
     Да, я пьяна, пьяна в стельку, пьяна вдрободан, и кто меня осудит? Кто посмеется мне вслед? Кто прочитает мораль? Некому любить и некому ругать. Нет, дожили, честное слово. Идет по улице красивая, стройная, еще молодая и пьяная, отчаянно пьяная женщина – и никому нет дела. Только весна осыпает меня последними своими дарами и ветер нежно гладит горящие от невыплаканных слез глаза. И песня, старая, трехсотлетняя, быть может, песня звучит во мне, и я постепенно вспоминаю слышанные только раз в жизни слова – а может, сама пишу их? Они рождаются во мне, как мои; они и есть мои, как горькие, поздние слезы, как ненужная боль внутри. 
 

ЕЛЕНА ШЕРМАН, г. Львов (Украина)

Персональная страница Елены Шерман: http://ellena.sitecity.ru

Написать отзыв автору: els52@lycos.com

Опубликовано в женском журнале "WWWoman" - http://newwoman.ru  25 МАЯ 2004 года

Следующая публикация Елены Шерман: Одноразовая "любовь". Полемические заметки

Статьи:

Елена Шерман. СТАТЬЯ "ЖЕНСКИЙ ИНТЕРНЕТ"