| НАТАЛЬЯ
АВЕРИНА (МОСКВА)
natalya@averina.ru ДВА ЮМОРИСТИЧЕСКИХ РАССКАЗА Семейный
альбом
Валька жевал хлеб с таким видом, словно в его рот угодил кусочек пирожного. - Голодный? – это я, заботливо. - Не-а. Просто вкусно. Просто. Вкусно. Чушь какая-то. Или просто бывает, или вкусно. Но для Вальки любая ерунда – повод для радости. Слетел на прошлой неделе в канализационный люк – веселье! Нес стиральную машинку домой из магазина на вытянутых руках. Шел, естественно, наугад. Бряк – сам в люк, а машинка на поверхности, она шире люка. Коленки, локти ободрал, а счастлив: спасла, говорит, «Белка». И смех такой идиотский, под рулады тещи – бока у «Белки» пришлось слегка помять, чтобы выползти. А тестю так вообще, снежинку на шапку пришил, вместо звездочки. Видели бы вы физиономию тестя. Смеяться можно только за защитным экраном. Суровый мужчина. Я Вале еще хлеб нарезаю, потом суп наливаю, посыпаю укропчиком. Вообще-то это Надькина обязанность, Валька – ее супруг. Но Надежде сейчас не до заботы о муже, она в депрессии. А я - их соседка по коммунальной квартире, и по совместительству – Надькина советчица.
- Глупости, - говорю я Надьке, когда Валька, съев мой хлеб, борщи
и
- Ага-а, - канючит разнесчастная Надька. – Он со мной уже два месяца не
- А раньше как? – тоном врача спрашиваю. Надька улыбается сквозь слезы: - Часте-енько… В общем, могла бы не говорить. А я могла бы не спрашивать. Стены тонкие – как только тесть с тещей там за посудным шкафчиком засыпали. В их шкафу чашки громыхали так, что мой Димка просыпался и рычал. Димка – это пес. Еще у меня есть Митя, переименованный так потому, что появился позже Димки. Не вообще, а в моей жизни. Митя – женатый человек и приходит приблизительно раз в неделю, по скользящему графику. Предупреждает за сутки. Так что я успеваю и пиццу приготовить, и пиллинг сделать с фруктовыми кислотами и косяки дверные оттереть до операционного блеска. Но с Митей мы тихонько, и до утра он никогда не остается. Так что личной жизни у меня фактически нет, сплошная Надькина. А Надька, кажется, без меня никак. Настолько рассчитывает на мою поддержку и советы, что я сама иной раз думаю – а что это я все про Надьку, да про Надьку. Это исторически так сложилось. Сначала Валька на Надьке жениться не хотел, и я к нему в Бутово ездила уговаривать. Она же, говорю, хорошая, милая, домашняя…
- Кошка, - веселился Валька. И пытался втолковать мне, - искры, мол, нет.
А Надьку снабжала литературой типа «Поваренной книги» и «Кама-сутры». В
итоге, он пригрелся, прикормился, секс опять же регулярный, чего еще нужно?
Валька веселил всю квартиру вечерами, он пародист почище Винокура. То голосом Ельцина заговорит, то в тещу свою, Ирину Петровну, перевоплотится. Мы тогда замечательные посиделки устраивали – весь подъезд завидовал. На балконе общем песни пели, из пугачевского репертуара. Потом я посуду мыла, потому что Мити еще в проекте не было, все равно делать нечего, а Надька с Валькой шли диван разрушать. Их упражнения были не очень результативны - детеныш в Надьке никак не заводился. Плакала, бегала к врачам, те ей что-то выписывали и советовали, но все без толку. Три года Надька с Валькой прожили, а потомства не завели. Зато, по подозрениям Надьки, у Валентина появилась другая. Сначала – просто интуиция, затем она фотографию за обложкой его органайзера обнаружила. - Ну что, говорю я, глядя на фотографию, - семью надо спасать. А на фото – самая разобыкновеннейшая Зоя (сзади написано «Любимому Валенку от Зойки-зайчонка»), в подметки Надьке не годится. Надька же, она брюнетка жгучая, усики крохотные над верхней губой, родинка на шее, запястья тонкие, а сама, как булочка. Только-только из печи.
- Как спасать-то? – вздыхает Надька и пытается высмотреть в сопернице
- Я подумаю, - обещаю. И думаю ровно сутки. За эти сутки покупаю красивый корейский фотоальбом с парусником на обложке, придумываю, продумываю, мысленно проигрываю, и, наконец, выдаю подруге свой план.
- О-ох, - говорит она и от растерянности пытается дать задний ход. – Не,
на
Произнося торжественный монолог о том, что спасение любви важнее всяких окон, я еще раз валькин органайзер перетряхнула, цифры все уточнила и стала инструктировать подругу по полной программе. По коду ясен город. Это Клин. По номеру телефона адрес узнать – раз плюнуть. А фотографии в альбомы мы наклеивали с таким упоением, с каким в детстве рассортировывали марки в кляссере. Обезьянка с космическим кораблем от «Монгол шуудан» на одну страницу, Шапка Мономаха на другую. Там весь алмазный фонд. Вальку в ту субботу тесть с тещей на раскопки дачные завербовали. И я поехала с ними. Для надежности. Помогаю соседу облепиху собирать, все пальцы исколола, от сока оранжевого голова кругом, а все про Надьку думаю – как там? Вечером Надежда приехала сияющая, возбужденная. Мы с ней на балкон покурить вышли, пока остальные дачники по очереди ванну принимали.
- Представляешь? – говорит, - все как по маслу! Все, как ты и говорила!
– и
- Ладно, - говорю, а саму гордость распирает за творческий расчет. В Клину Надька зашла на почтовое отделение и спела теткам песню про то, что знакомой необходимо передать посылочку, телефон вот не отвечает, не ехать же назад. Адрес сказали. Дверь открыла мама этой Зои – такая же бесцветная, только старая. И сразу, глупая, чай зазвала пить. Варенье вытащила. Захлопотала. Надька сначала что-то невразумительное плела про знакомство полугодичной давности, мол, она вакансию для Зои нашла в Москве, работа престижная.
- А у нас уже планы изменились, Зоенька никуда ехать не собирается, -
И рассказывала радостно - появился принц, заботливый и любящий. На руках Зою носит. Бизнес свой в Клин переводит, уже договорился с кем нужно. Главное – ребеночка они ждут. Одна загвоздка – женат он пока. Но это временное, Валек обещал в ближайшее время поговорить с женой, чтоб расстаться по-мирному. - А я и есть его жена, - сообщила Надька, - и это, собственно, не Валина, а моя игра. - Игра? Какая игра? – растерялась та мама. И лицо у нее из мягкого сразу стало каменным.
- Да такая, - небрежно сообщила Надька. – Мы с мужем уже три года так
Разошлась Надька в откровениях даже больше, чем я инструктировала. Потом спохватилась – поздно, чай допила, варенье похвалила и простилась. Тепло, можно сказать, по-родственному. А Валька, видимо, на следующий день в Клин поехал. Потому что вернулся сам не свой, чернее тучи. Мы с Надькой предположили, что несостоявшиеся родственнички нашего героя выперли. И, рисуя в воображении эти картины, хохотали до умопомрачения. А Валька после того случая смеялся довольно редко. Вообще, честно говоря, не помню такого случая, чтобы смеялся, но мы жили-то вместе уже недолго после этого. Грустный он стал, ватный, словно пружину вынули. Зато в семье остался и через некоторое время опять Надьку по ночам любить начал. А потом и поколачивать слегка, когда выпьет.
Митя мой, правда, от меня ушел насовсем в тот вечер, когда я ему всю эту
потеху рассказала. И в лицо плюнул, подлец. Зато со мной Димка остался.
На новую квартиру переехал, ведь нас расселили через полгода. Собаки все-таки
лучше мужиков. Они преданные и настоящие.
Пациент
У Хохрякова во рту выросла жаба. Неудобно перед людьми и пищеварением - жаба доставала Хохрякова даже тогда, когда на ответственных заседаниях он набирал в рот «Святого источника», щедро выставляемого службой обеспечения мероприятий. О том, как выкручивался Хохряков, если-таки необходимо было вымолвить слово, и говорить грустно. Он прикусывал мерзкую жабу одной стороной челюсти, полу открывал рот с другой стороны, и, шамкая, слезясь и извинительно сморкаясь, выдавал необходимые реплики. Один человек был доволен жабой во рту Хохрякова – это супруга Хохрякова. Большая фантазерка по части постельных игр, Хохрякова возносилась на седьмое небо от счастья, доставляемого нераздельным дуэтом мужа и жабы. Хохряков ниже пояса Хохрякову перестал интересовать.
Хохряков же худел, хирел, комплексовал, замыкался в себе и от себя. В общем,
он понимал, что если и есть счастье в жизни, то никак не в его. В последнюю
среду апреля Хохряков записался на прием к участковому терапевту.
О терапевте Мелове надо сказать пару слов особо. Он, во-первых, был списан
из хирургов за то, что однажды не смог сокрыть от комиссии привычки писать
в раковину. Комиссия застукала его после ювелирной операции по извлечению
финки из челюсти сельского драчуна, врач, естественно, не мог донести переживаний
до клозета. А высокочинный консилиум (они же – комиссия) оказались нервами
и пузырями покрепче, и после концерта скальпеля и ножниц отправились ободрить
героя. Вместо этого – уволили. То есть, списали в тыл, на участок районной
поликлиники. Во-вторых, терапевт Мелов любил барышень, а во всех братьях
по полу видел соперников, спасать которых можно было только в критических
ситуациях. Поэтому пациенты Мелова-хирурга о нем вспоминали с благодарностью,
а пациенты Мелова-терапевта старались стереть из памяти визиты к нему.
Но всего этого Хохряков не знал. Он раньше не бывал у врачей: здоровье могучее, кости крепкие, насморк редкий, запоры не в счет. Поэтому шел к Мелову как к мессии, заранее жмурясь от слепящего света, который тот должен был распространять. Хохряков верил, что терапевт ему поможет, потому что больше помочь никто не мог. Не топиться же в болоте из-за жабы во рту! Занял очередь, сел в углу, раскрыл журнал «Домовой», углубился в чтение. Жаба во рту дремала, а Хохряков был полон надежд. Только слюна изо рта капала, но это так, бывает. Перед Хохряковым сидела старушка Евгеньева, которая болеть любила и делала это со вкусом, с расстановкой, высоким чувством и знанием предмета. Перед старушкой был тридцатилетний Рыжов-оглы, учитель пения в интернате. Первым у кабинета ожидал трансвестит Юра, в желтом сарафане и на шпильках. Терапевт запаздывал. Терапевт любил Олю из регистратуры. Затем неторопливо и с удовольствием писал в раковину в туалете. И только потом пошел вести прием. Старушка оттолкнула Рыжова-оглы одним плечом, Юру – другим, и с воплем о правах ветеранов ворвалась в кабинет. Терапевт знал, что Евгеньева подвержена различным болезням, главным из которых является маразм.
- Что случилось? – спросил терапевт.
После процедуры на лбу у Евгеньевой остался внушительный след, а приговор Мелова: «У моей мамы перед смертью было так же» - привел пациентку в привычное состояние духа. Получив рецепт на пертусин, Евгеньева с достоинством покинула кабинет и направилась в аптечный киоск в холле поликлиники. Тренсвестит Юра вместо положенного направления на операцию по коррекции пола получил от Мелова пробник «Энви» от «Гуччи» и тоже был доволен. Оставался Рыжов-оглы, а жаба проснулась и заворочалась. Эхо ее телодвижений рождало в Хохрякове тоску. Учитель прочел взгляд Хохрякова и, в обмен на «Домового», уступил свою очередь. - На что жалуетесь? – буднично спросил Мелов, открыл чистый бланк хохряковской карточки.
Хохряков сообразил, что наступил миг спасения.
- Какой-то гад приклеился к заднице, - доверительно сообщила жаба Мелову.
Мелов понял, что настал и его звездный час. Момент, когда он может быть
реабилитирован и оценен мировым хирургическим сообществом…
…. Аудитория была в полном сборе и при полном параде. Лампы горели как софиты, ножи как сапфиры, девочки Мелова ассистировали добровольно, бесплатно и в мини без белья. Хохряков - в марлевой салфетке и разутый по пояс - восседал на стоматологическом кресле, привязанный ремнями. Глаза его были полны ужаса и надежды. Жабу усыпить не удалось. - Голубушка, - прошептал Мелов, соблазняя жабу взором Дон-Жуана. - А поцелуй меня, - закокетничала жаба, - я принцессой стану. Комиссия насторожилась. Девки заревновали. Хохряков был в царстве грез и к миру вокруг безразличен. Мелов оставался с проблемой один на один. Точнее, один на одну. Ах, эта пауза! Будь мы в театре, мы бы смогли выдержать паузу по полной программе, увещевания же читателя: иди, сжуй на кухне блинчик, бесполезны. Поэтому, с сожалением констатируем, что всю прелесть первозданной, до пересказа, ситуации, вы оценить не способны… Мелов склонил голову и, как на плаху, положил ее в разверзнутую пасть Хохрякова. Супруга Хохрякова, наблюдавшая за операцией, застонала… Раздался громкий чмок. - Сработало! – заорала жаба громким голосом и высунулась изо рта Хохрякова, чтобы аудитория не только слышала, но и видела ее ликование. - Обманули дурака, на четыре кулака! – вопила мерзкая зеленая тварь, пока униженный Мелов вытирал губы салфеткой. Ассистенток рвало. Комиссия метала. Хохрякова закрыла глаза от стыда за все происходящее при белом искусственном свете… Закончилось все печально, как вы понимаете. Поскольку Мелов был мужчиной самолюбивым, от отрезал Хохрякова от жабы на «живую», отчего последняя погибла, не пережив болевого шока. Все-таки жаба была королевских кровей, хотя и испортилась за последние триста лет, погибла как культура. Комиссия решила, что Мелов оскорбил в их коллективном лице всю медицинскую науку и списала специалиста вторично: на сей раз в санитары центра судебно-медицинской экспертизы, иными словами, морга. Хохряков лишился языка, и его своеобразная супруга ушла к другому, человеку искусства, став Рыжовой-оглы. А Мелова покинули все его барышни, даже Оля из регистратуры, потому что женщины, могут, конечно, простить многое. Но только не такое. НАТАЛЬЯ АВЕРИНА НАПИСАТЬ АВТОРУ: natalya@averina.ru Опубликовано в женском журнале "WWWoman" - http://www.newwoman.ru 19 МАРТА 2004 года |
НА ГЛАВНУЮ
|
