Л.Н. ТОЛСТОЙ
Неизданное письмо-сказка
КРАСНАЯ  НИВА  N4 – 24 января 1926 г.

   Это письмо свояченице Льва Николаевича – Татьяне Андреевне Кузминской – было написано через полгода после женитьбы Л. Н-ча, состоявшейся 23 сентября 1862 г. Первые семь строк письма написаны рукой Софии Андреевны, далее до самого конца рукою Л. Н-ча. Подлинник письма хранится в Толстовском Музее в Москве. Вряд ли можно смотреть на это письмо, как на шутку, как на сказку о жене, обратившейся в фарфоровую куклу. Скорее следует думать, что здесь под формою шутки скрывается изображение действительности, действительного душевного состояния, пережитого тогда Софией Андреевной и больно отозвавшегося в душе Льва Николаевича.

                                                                   Н. Гусев

(Рукою С.А. Толстой)
   Что ты, Танька, приуныла?… - Совсем мне не пишешь, а я так люблю получать твои письма, и Левочке ответа нет на его сумасбродное послание. Я в нем ровно ничего не поняла.

                                    23 марта. Я.

(Рукою Л.Н. Толстого)
   Вот она начала писать и вдруг перестала, потому что не может. И знаешь ли отчего, милая Таня? С ней случилось странное, а со мной еще более странное приключение. Ты знаешь сама, что она всегда была, как и все мы, сделана из плоти и крови и пользовалась всеми выгодами и невыгодами такого состояния: она дышала, была тепла, иногда горяча, дышала, сморкалась (еще как громко) и т. д.; главное же, владела всеми своими членами, которые, как то, руки и ноги, могли принимать различные положения, одним словом, она была телесная, как все мы. Вдруг 21 марта 1863 года в 10 часов пополудни с ней и со мной случилось это необыкновенное событие. Таня, я знаю, что ты всегда ее любила (теперь неизвестно уже, какое она возбудит в тебе чувство), я знаю, что во мне ты принимала участие, я знаю твою рассудительность, твой верный взгляд на важные дела жизни и твою любовь к родителям (приготовь их и сообщи им), я пишу тебе все, как было. –
   В этот день я встал рано, много ходил и ездил. Мы вместе обедали, завтракали, читали (она еще могла читать). И я был спокоен и счастлив. В 10 часов я простился с тетенькой* (она вся была как всегда и обещала притти) и лег один спать. Я слышал, как она отворила дверь, дышала, раздевалась, все сквозь сон. Я услыхал, как она выходит из-за ширм и подходит к постели. Я открыл глаза… и увидал Соню, но не ту Соню, которую мы с тобой знали, - ее, Соню – фарфоровую!! Из того самого фарфора, о котором спорили твои родители.
   Знаешь ли ты эти фарфоровые куколки с открытыми холодными плечами, шеей и руками, сложенными спереди, но сделанными из одного куска с телом, с черными выкрашенными волосами, подделанными крупными волнами, и на которых черная краска стерлась на вершинах, и с фарфоровыми выпуклыми глазами, тоже выкрашенными черным на оконечностях и слишком широко, и со складками рубашки крепкими и фарфоровыми из одного куска.
  Точно такая была Соня, я тронул ее за руку, - она была гладкая, приятная на ощупь и холодная, фарфоровая. Я думал, что я сплю, встряхнулся, но она была все такая же и неподвижно стояла передо мной. Я сказал: «ты фарфоровая?» Она, не открывая рта (рот как был сложен уголками и вымазан красным кармином, так и остался), отвечала: «да, я фарфоровая». У меня пробежал по спине мороз, я поглядел на ее ноги: они тоже были фарфоровые и стояли (можешь себе представить мой ужас) на фарфоровой, из одного куска с нею, дощечке, изображающей землю и выкрашенной зеленой краской в виде травы.
  Около ее левой ноги, немного выше колена, и сзади был фарфоровый столбик, выкрашенный коричневой краской и изображающий, должно быть, тень. И он был из одного куска с нею. Я понял, что без этого столбика она бы не могла держаться, и мне стало так грустно, как ты можешь себе вообразить, - ты, которая любила ее. Я все не верил себе, стал звать ее, - она не могла двинуться без столбика и земли и раскачивалась только чуть-чуть со всем, с землей, чтобы упасть ко мне. Я слышал, как донышко фарфоровое постукивало об пол.
  Я стал трогать ее, - вся гладкая, приятная и холодная, фарфоровая. Я попробовал поднять ее руку – нельзя. Я попробовал пропустить палец, хоть ноготь между ее локтем и боком – нельзя. Там была преграда  из одной фарфоровой массы, которую делают у Ауэрбаха и из которой делают соусники. Все было сделано только для наружного вида. Я стал рассматривать рубашку – снизу и сверху все было сделано из одного куска с телом. Я ближе стал смотреть и заметил, что снизу один кусок складки рубашки отбит и видно коричневое. На макушке краска немного сошла, и белое стало черным. Краска с губ слезла в одном месте и от плеча был отбит кусочек.
  Но все было так хорошо, натурально, что это была все та же наша Соня. И рубашка та же, которую я знал, с кружевцом, и черный пучок волос сзади, но фарфоровый, и тонкие милые руки, и глаза большие, и губы – все было похоже, но фарфоровое. И ямочка на подбородке, и косточки перед плечами. Я был в ужасном положении, я не знал, что сказать, что делать, что подумать, а она бы и рада была помочь мне, но что могло сделать фарфоровое существо? Глаза полузакрытые, и ресницы, и брови, - все было как живое издалека. Она не смотрела на меня, а через меня на свою постель, ей, видно, хотелось лечь и она все раскачивалась. Я совсем потерялся, схватил ее и хотел перенести на постель.   Пальцы мои не вдавились в ее холодное фарфоровое тело, и, что еще больше поразило меня, она сделалась легкою, как скляночка. И вдруг она как будто вся исчезла и сделалась маленькою, меньше моей ладони, и все точно такою же. Я схватил подушку, поставил ее на угол, ударил кулаком в другой угол и положил ее туда, потом я взял ее чепчик ночной, сложил его вчетверо и покрыл ее до головы. Она лежала там все точно такою же.
  Я потушил свечку и уложил у себя под бородой. Вдруг я услыхал ее голос из угла подушки: «Лева, отчего я стала фарфоровая?» Я не знал, что ответить. Она опять сказала: «Это ничего, что я фарфоровая?» Я не хотел огорчать ее и сказал, что ничего. Я опять ощупал ее в темноте – она была такая же холодная и фарфоровая. И брюшко у нее было такое же, как у живой, конусом кверху, немножко ненатуральное для фарфоровой куклы. Я испытал странное чувство. Мне вдруг стало приятно, что она такая, и я перестал удивляться – мне все показалось натурально. Я ее вынимал, перекладывал из одной руки в другую, клал под голову. Ей все было хорошо. Мы заснули. Утром я встал и ушел, не оглядываясь на нее. Мне было страшно все вчерашнее. Когда я пришел к завтраку, она была опять такая же, как всегда. Я не напоминал ей о вчерашнем, боясь огорчить ее и тетеньку. Я никому, кроме тебя, еще не сообщал об этом. Я думал, что все прошло, но во все эти дни, всякий раз, как мы остаемся одни, повторяется то же самое. Она вдруг делается маленькою и фарфоровою. Как при других, так все по-прежнему. Она не тяготится этим, и я тоже. Признаться откровенно, как ни странно это, я рад этому, и, несмотря на то, что она фарфоровая, мы очень счастливы.
   Пишу тебе обо всем этом, милая    Таня, только затем, чтобы ты приготовила родителей к этому известию и узнала бы через папа у медиков: что означает этот случай, и не вредно ли это для будущего ребенка. Теперь мы одни, и она сидит у меня за галстуком, и я чувствую, как ее маленький острый носик врезывается мне в шею. Вчера она осталась одна. Я вошел в комнату и увидел, что Дора (собачка) затащила ее в угол, играет с ней, и чуть не разбила ее. Я высек Дору и положил Соню в жилетный карман и унес в кабинет.
  Теперь, впрочем, я заказал и нынче мне привезли из Тулы деревянную коробочку с застежкой, обитую снаружи сафьяном, а внутри малиновым бархатом, с сделанным для нее местом, так что она ровно локтями, головой и спиной укладывается в него и не может уж разбиться. Сверху я еще прикрываю замшей. –
   Я писал это письмо, как вдруг случилось ужасное несчастье. Она стояла на столе, Н. П.** толкнула проходя, она упала и отбила ногу выше колена с пеньком. Алексей*** говорит, что можно заклеить белилами с яичным белком. Не знают ли рецепта в Москве? Пришли, пожалуйста.

*Татьяна Александровна Ергольская – троюродная тетка Толстого, жившая в Ясной Поляне.
**Наталья Петровна Охотницкая, старушка, жившая в ясно-полянском доме.
***Алексей Степанович Орехов – слуга в яснополянском доме, с которым Л.Н. ездил на Кавказ и в Севастополь. Впоследствии был приказчиком по Ясной Поляне.

Предыдущие публикации:
*К биографии Сергея Есенина. КРАСНАЯ  НИВА  N2 – 10 января 1926 г.
(Все материалы нашла, перепечатала и прислала Татьяна Путинцева , за что выражаю ей большую признательность).

Вернуться на главную страницу журнала


Rating@Mail.ru Rambler's Top100